Игра над бездной

Если верить рассказам Черепова, то сейчас Илмара ожидал тяжелый психический припадок. Какая неприятность — доставить ему такие страдания! В одном лишь повезло — в квартире, кроме них, больше нет ни души; этот наркотик обладал свойством вызывать у человека особый вид болезненного бреда, в котором тот мог выбалтывать свои сокровеннейшие мысли. Трудно сказать, что определяло содержание этого бреда: то ли ассоциативная связь мыслей, то ли злополучное стечение случайностей, но чаще всего больной навязчиво бредил на какую-то одну тему, исчерпывая ее до конца и не касаясь иных. Если бы Илмар начал говорить про Анду или про свою семью или же о своих моряцких похождениях, то его тайные мысли в отношении Ирены, скорей всего, не были бы высказаны и не возникло бы того несусветного осложнения в жизни обоих, которое неизбежно должно было возникнуть после таких признаний. Но перед началом припадка он находился целиком во власти этой идеи, и, когда впадал в беспамятство, Ирена была последним отчетливо сознаваемым образом, на котором были сосредоточены мысли Илмара. По этой, а возможно, по какой-то иной причине, он в первых же бессвязно-бредовых словах упомянул Ирену.

Убедившись в состоянии Илмара, Ирена хотела уйти в другую комнату, чтобы не быть очевидицей унизительного положения человека (с чем неизбежно связана всякая неограниченная и не сдерживаемая стыдом откровенность, — в своей сущности все мы гораздо хуже и неприглядней, чем стараемся проявить себя во взаимоотношениях с другими людьми), — ей казалось, останься она и услышь то, что не предназначено для ее ушей, она совершит мошенничество, воровство, гнусный поступок. Хотя ее занятие было непосредственно связано именно с таким моральным воровством, сбором секретных сведений, она не допускала мысли о том, чтобы воспользоваться для этого состоянием Илмара. Он был исключением, она любила его, и в ее глазах он должен оставаться таким, каким себя ей представил.

Да, Ирена в самом деле хотела уйти и обязательно так бы и поступила, не начни Илмар бормотать про нее именно в ту минуту. Тон и содержание первых же слов настолько огорошили ее, что она застыла в оцепенении посреди комнаты и уже не вопреки желанию, а из мучительно тревожного любопытства прослушала бред Илмара до конца.

Слово по слову он воссоздал все, что накопилось в его сознании в связи с одним определенным человеком — Иреной Зултнер: как судили Роберта Вийупа, что думали другие о роли Илмара в этом деле, как его обвинили в предательстве и как он обещал найти и покарать настоящего предателя.

— Она предала Вийупа, никто другой кроме нее… эта красивая, ножная бестия… — говорил Илмар. — Теперь мне точно известно — это вина Ирены. А как мне хотелось в этом сомневаться, признать свою ошибку и убедиться, что это сделала не она! Она так хороша, такая прелестная… и я мог бы полюбить ее, как ни одну другую женщину на свете. Если б только Ирена была человеком. Но она никого не способна любить, и меня тоже. Сейчас она прикидывается милой и доброй, но это потому только, что верит в мое вранье и думает, что я опасный преступник, которого опять можно будет выдать жандармам и хорошо на этом заработать. Она хочет всех нас подловить, плетет петлю для моей шеи, но мы хитрей, чем все они вместе взятые. Послезавтра я отведу ее на собрание. Ха, ха, ха — на собрание! Это будет судебное заседание, и мы вынесем приговор Ирене, такой, что она уже никого больше не предаст. Око за око, жизнь за жизнь, нам будет неведома жалость. И все же — как было бы хорошо, если бы мне не надо было этого делать! Как бы я ее полюбил!..

Все, все он рассказал, скрежетал зубами от злости, морщился от презрения и всхлипывал от тоски по несбывшимся мечтам о любви. Бодрствуя, он не знал, насколько он ненавидит Ирену и как пламенно ее любит, потому что это были два взаимоуничтожающих чувства, думать о которых одновременно было недопустимо, — это противоречит человеческому разуму. Теперь же искусственно вызванная вспышка подсознания обнажила его душу до самых корней — и сам он этого не видел. Свидетелем тому был другой человек, и он видел Илмара более правдивым и истинным, нежели тот мог видеть себя в наиболее светлые моменты сознания и рассудка.

5