Игра не для всех. Варяжское море. Воин (СИ)

К слову, Горыня пару раз намекнул, что стоило бы пригласить и «сестер» — так я вживую столкнулся со славянским обычаем париться «смешанным составом». Впрочем, обычай обычаем, но не все так просто — вместе в баню идут только члены семьи, а не посторонние люди с улицы. Но в нашем конкретном случае имелись «лазейки» — я, к примеру, все же брат славянок, пусть и «названный»! А приятель — мой гость, и к гостям здесь, кстати, относятся с огромным уважением, вплоть до того, что лучшее место и лучший кусок отдается именно гостю. В общем, также не чужой человек, и с моего разрешения, как главы дома и старшего мужчины в «семье», Горыня мог попариться вместе с «сестрами».

Ох, каких же усилий мне стоило отказаться от предложения товарища! Если рассуждать логически, то может и стоило пустить в ход тяжелую артиллерию, показав Горыне Белку голой — но ведь были бы и другие нагие девушки, на которых он мог бы ненароком обратить взгляд. Плюс Злата, к которой меня тянуло с каждым днем все сильнее — и тут уже я сам, по совести сказать, боялся, что насмотревшись на обнаженных красоток, сумею после сдерживаться… Короче, расстроенному венду я отказал, но его настроение (как и мое) освежили ушаты студеной колодезной воды, которыми мы, смеясь, окатили другу друга. Да и одеться в новую, чистую одежду было как приятно… Но окончательно бодрый настрой вернулся к варягу за столом, при виде румяного, с хрустящей корочкой поросенка! А уж как в душе обрадовался я — наконец-то горячая пища!

Запивали и заедали трапезу мы сладким сбитнем вместо чая и хмельным медом. И, несмотря на то, что само мясо мне все равно показалось пресным, это еда была самой вкусной из того, что я ел за время нового «погружения». А распаренная, томленая каша, «набравшая силу» как говорят местные, пропитавшаяся мясным соком и просолившаяся как раз в должной мере — это было и вовсе яство, которым я не мог насытиться, пока уже не заболел живот! Только тогда остановился…

Раздобревшего, счастливого Горыню, за которым весь вечер трепетно ухаживала Беляна, я проводил уже в ночь. После чего запер все двери на засовы, выдал девкам ворох теплых шкур в качестве матрасов и одеял, предоставив им самим право выбора спального места в натопленной горнице, а сам пошел на сеновал. Помещение с сеновалом, примыкающее к горнице (так называемый сенник) было не протопленным. Но зато закрытым от ветра, с ворохом душистого, свежего сена на полу, в которое было так сладко зарыться… А когда я закрыл глаза, плотно укутавшись шкурой, то и вовсе с радостью осознал, что под спиной наконец-то настоящая твердь, а не днище ладьи, все время находящееся в зыбком движении!

Все, что было дальше, я вижу перед внутренним взором так, будто это и сейчас наяву происходит…

На грани сна и яви, в той дреме-полузабытье, что предшествует крепкому, глубокому сну, я услышал легкий шаги и тихий шелест длиннополой женской рубахи. Улыбнувшись, и в душе обрадовавшись, я скинул с себя верхнюю шкуру — будь, что будет! В конце концов, это всего лишь игра…

Скрипнула дверь, и Злата очень аккуратно подошла к стогу с сеном, на мгновение замерла, часто, взволнованно дыша. Но после короткой паузы она, решившись, стала аккуратно забираться ко мне наверх — а я услышал запах молодого женского тела, натертого какими-то пахучими, сладкими травами…

Когда же по мне скользнула практически невесомая ткань женской одежды, а живота коснулись узкие девичьи ладошки, по телу словно разряд тока прошел, а остатки сонной одури развеялись с бешеным выплеском гормонов! Я схватил тихо охнувшую девку за руки, рывком привлек к себе и тут же перевернулся сам, подгребая под себя стройную, тонкую в поясе славянку. Схватив ее шелковистые после бани волосы одной рукой, другой я жадно стиснул упругие девичья ягодицы — и вновь она только тихо, но так призывно, маняще охнула… Я впился в ее губы своими губами, целуя так же жадно, как тискал ее плоть — едва ли не кусая их, проникая в рот языком… А левая рука меж тем уже оставила в покое крепкий зад, начав бешено задирать рубаху Златы к ее бедрам, заголяя длинные, стройные белые ножки — и треугольник светлых волос между ними… Чуть приподнявшись и окинув взглядом полуобнаженную и такую желанную девицу, я бешено рванул ворот рубахи у нее на груди, обнажив крепкие, еще не очень большие груди с озорно торчащими сосками… А поймав шальной, словно бы хмельной взгляд Златы (хотя почему «словно» — она ведь действительно пила мед за ужином), я и вовсе сорвался с катушек, начав рвать шнуровку на штанах…