Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса

Так же как и книгу Рабле, фарс о Кориэте можно уподобить ларцу, за причудливым оформлением которого скрывается драгоценное содержание. Но великий француз не был шутом, безответным посмешищем; он был автором, и читатели смеялись не над ним, а над рассказываемыми им историями, над созданными его воображением героями. Кориэт же — сам главный герой разыгрываемого вокруг него фарса, отплясывающий вместе с потешающимися над ним остроумцами. И при этом он не фантастический гигант, а маленький человек во плоти и крови, «прописанный» в шекспировской Англии, которого то запихивают мокрого и съёжившегося в раскрашенный сундук, то таскают по дорогам Европы и пустыням Азии, возводят в «сан» Великого Троянского Рыцаря, показывают королю и членам его семьи, сочиняют и издают от его имени книги и письма, и всё время вокруг него карнавальный смех, обрушивающийся на нас со страниц «Нелепостей», «Капусты», «Десерта», «Писем из Индии», гротескных памфлетов Водного Поэта Его Величества.

Важная особенность этого фарса: хотя главная книга, вышедшая под именем Кориэта, имеет гротескное название и густо насыщена пародийным и комическим материалом, её костяком является высокоэрудированный и сохраняющий свою историческую и литературную ценность рассказ о тогдашней Европе, причём увиденной глазами современника Шекспира и Джонсона. И это смешение жанров — сатиры, гротеска, комедии — вокруг серьёзных научных текстов, постоянное вторжение литературы в реальную жизнь, постоянное присутствие шута, загримированного под автора, придают фарсу ощутимую театрализованность. Однако постижение секретов этого театра затрудняется ещё особой (можно сказать, английской) манерой смеяться всерьёз, когда рамки реальности не отбрасываются напрочь, а используются как элементы декораций, способных ввести в заблуждение непосвящённых читателей.

Главным приёмом придания такому фарсу достоверности в глазах непосвящённых (и одновременно поводом для насмешки над ними) является, конечно, использование подлинным автором (авторами) не просто псевдонима, а живой, притом одиозной маски, со стороны которой можно было не опасаться разглашения секрета. И действительно, никаких дневников, оригиналов писем и вообще никаких автографов от Кориэта (так же, как и от Шакспера) не осталось. Что касается подлинных авторов и их помощников, то некоторый свет на их лица проливает не только список имён поэтов под панегириками, но и приписка Кориэта к «письму из Индии», где он просит «Верховного Сенешаля» передать приветы «истинным друзьям литературы». Среди них поэты Джон Донн, Ричард Мартин, Кристофер Брук, Джон Хоскинс, Хью Холланд, ну и, конечно, Бен Джонсон и географ Порчес. Есть здесь и несколько имён издателей — их всего пять, но этот список чрезвычайно важен: кроме зарегистрировавших «Нелепости» и «Капусту» Блаунта и Баррета там значится и Мэтью Лаунз, чьё имя напечатано на титульном листе лондонского экземпляра честеровского сборника «Жертва Любви». Следы причастности самого Рэтленда к фарсу мы уже отметили — они достаточно многочисленны. Ясно, что в «Нелепостях» частично использованы некоторые из его старых путевых заметок и впечатлений, ему принадлежат и некоторые из панегириков; возможно, именно он считался «Верховным Сенешалем Истинно Почитаемого Братства Сиреночьих Джентльменов», или, как обозначено в том же письме, — «Протопластом», то есть «Первочеловеком». Вспомним, что последними книгами, доставленными безнадёжно больному «Роджеру, которого заместил Томас», были «Капуста» и «Десерт», что из пяти известных рукописных экземпляров «Философического пира» один находится в Бельвуаре. И на это «совпадение», как и на многие другие, до сих пор внимания исследователями обращено не было; они держали в руках ключи к фарсу, не понимая их значения.

Игра о Кориэте не была доведена до конца: вторая книга, которая должна была превзойти первую, дать описание тогдашнего Востока, увиденного глазами пилигрима-шута, так и не появилась, но заметки Порчеса, дневники Роу вместе с Кориэтовыми «письмами из Индии» показывают контуры и отдельные детали нового акта грандиозного замысла, приоткрывают «технологию» создания фарса. И это очень важно — ведь потомки оказались благодарными зрителями и читателями, восприняв Фарс о Кориэте как Быль о Кориэте, и это можно считать высшей оценкой, поставленной Временем его создателям. Разумеется, многие детали этой истории требуют дополнительных исследований, для которых более чем достаточно не поднятого, но многообещающего архивного материала. Однако главное уже сейчас представляется бесспорным: здесь, как мало где ещё, проявилась присущая необыкновенному Шекспирову поколению страсть к Игре, к превращению самой сцены жизни в Театр, страсть к фарсу, розыгрышу, к очищению Смехом.