Сохранилось восемь экземпляров книги, из них два без этого титульного листа-гравюры. У хантингтонского экземпляра эти строки в правом верхнем углу целы; в фолджеровском же — вся правая половина надписи изъята (скорее всего, вырезана из гравюрной платы или закрыта листком бумаги при печатании). Умышленный характер этой операции очевиден — непосвящённому читателю стало труднее понять, какое событие изображено на рисунке. А изображено на нём, с точностью до деталей (в этом можно убедиться, глядя на репродукцию), то же печальное событие, которому посвящена поэма о Голубе и Феникс и другие произведения честеровского сборника — трагическая смерть бельвуарской четы. Здесь и Голубь, и духовный характер отношений супругов, и их бескорыстное служение Аполлону, Парнас, 1612 год. Гравюра — точная иллюстрация к честеровскому сборнику, и не исключено, что первоначально она для него и предназначалась… Удивительно, что никто из изучавших ранее честеровский сборник или из сегодняшних специалистов по шекспировской поэзии не заметил эти многочисленные совпадения и соответствия и никому не пришла в голову мысль поместить гравюру Хоула в одном из многочисленных переизданий шекспировской поэмы о Голубе и Феникс или «Канонизации» Джона Донна. А ведь там она была бы вполне к месту.
Многое помогает понять и содержание самой книги Дэвиса. Во-первых, она открывается большой поэмой-посвящением трём знатным леди, ближайшим наперсницам Елизаветы Сидни-Рэтленд: Мэри Сидни-Пембрук, Люси Бедфорд и Елизавете Кэри. Большую часть книги составляют облечённые в поэтическую форму религиозно-философские размышления о жизни и смерти, о грехе и возмездии за него. До этих медитаций помещена «похоронная элегия на смерть наидостойнейшей и целомудренной миссис Елизаветы Даттон» — внучки лорда Элсмера. Мы узнаём, что юная Елизавета в возрасте 11 лет обвенчалась с Джоном Даттоном, которому было 15 лет. Через два года он умер, оставив Елизавету «девственницей-вдовой», а ещё через три года, в октябре 1611 года, умерла и она сама. Эта печальная история изложена сухой прозой, но в самой элегии Дэвис говорит о высочайшем пиетете, который он испытывает к своей героине:
О ком говорит поэт? Неужели «Феникс», «небесный свет ума», «нива славы» — всё это о девочке-полуребёнке, ушедшей из жизни, не успев, по существу, вступить в неё? В тексте элегии нет никаких аллюзий или упоминаний о гравюре Хоула, но можно предположить, что те немногие английские литературоведы, которые занимались книгой Джона Дэвиса, не задерживались на гравюре Хоула[196]
, считая её иллюстрацией к бесхитростной и грустной истории детей-супругов. Но какое отношение эти дети могли иметь к служению искусству, к поэзии, при чём здесь Парнас, Аполлон, музы? Нет, гравюра Хоула — не об этих безвременно умерших, не успевших ничего свершить, ничего после себя не оставивших детях; их имена играют в книге Дэвиса ту же роль, что и имя Джона Солсбэри в честеровском сборнике или имя Венеции Дигби в поэме Бена Джонсона «Юфимь» — они «затеняют (маскируют) правду» о любви, поэтическом служении и жестокой судьбе Голубя и Феникс — Роджера и Елизаветы Рэтленд.Летиция Йендл, внимательно рассмотрев гравюру, согласилась со мной, что это достаточно убедительная иллюстрация к шекспировской поэме о Голубе и Феникс, и поинтересовалась причиной такой удачливости в находках. Причина, конечно, заключалась в правильности моей датировки и идентификации героев честеровского сборника. Круг Сидни — Рэтлендов — Пембруков, их поэтическое окружение, почти одновременная смерть бельвуарской четы летом 1612 года — вот тот период, те ориентиры, где прежде всего следует вести целенаправленные поиски. Находки не случайны!