Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса

Даже в поэзии того времени, когда чрезмерные восторги и сервильные восхваления были не в диковинку, трудно найти что-либо подобное четырём марстоновским стихотворениям. К тому же, в них не чувствуется ни преувеличенной экзальтации, ни тем более сервилизма. Поэт глубоко искренен в своём преклонении перед чудом, современником и свидетелем которого он сподобился быть. Повторяю, что-либо подобное трудно найти. Но… Читая знаменитую оду Бена Джонсона в Великом фолио — первом посмертном собрании пьес Шекспира[23] — под заголовком «Памяти любимого мною автора мистера Уильяма Шекспира и о том, что он оставил нам», мы встречаем строки, почти буквально воспроизводящие марстоновскую характеристику Совершенства — Творения, восставшего из пепла Голубя и Феникс. «Шекспир… я признаю, что ни человек, ни даже сами Музы не могут впасть в преувеличение, восхваляя написанное тобой. Это истина, и с ней согласны все». Случайное совпадение?

Джордж Чапмен — единственный из всех участников честеровского сборника — представлен только одним стихотворением: «Peristeros, or Male Turtle». Здесь в заголовке поэт образовал мужскую форму от греческого peristera — горлица, которое употреблялось только в женском роде.

Чапмен помогает нам лучше понять честеровскую аллегорию. Поэт рисует Голубя в прошлом (говоря о себе в настоящем времени), когда тот, оказывается, иногда бывал склонен к крайностям. Несмотря на заголовок, высшая похвала обращена к женщине, носящей в этой книге имя «Феникс». Сердца Голубя и Феникс неразрывно связаны, она была для него миром радостей. Поэт подчёркивает свою лояльность по отношению к Голубю и глубокую преданность Феникс. «Ни время, ни перемены, поглощающие всё на свете, кроме истины, увековеченной в преданном сердце, не больше смогут отдалить меня от неё, чем её от её достоинств, которые служат для меня образцом и определяют само моё существование, мой дух».

Чампен совершенно ясно говорит о своей персональной связи и близости с героями книги, не оставляя сомнения, что речь идёт о конкретных личностях, его друзьях.

Стихотворение Джорджа Чапмена показывает, что аллегорические образы, постоянное обращение к античной мифологии, насыщенный философской терминологией язык поэтов, явно рассчитанный на узкий круг посвящённых, скрывают не просто вычурную игру в абстракции, а определённых людей и определённые, хотя и непростые, жизненные ситуации, связанные, к тому же, с искусством, поэзией. Трудность явно заключается не в отсутствии конкретной реальности, стоящей за этими аллегориями и абстракциями, а в том, что сегодня ещё нет легкодоступного, лежащего на поверхности ключа к ним.

Бен Джонсон знал их хорошо

Бен Джонсон, как и Марстон, представлен в сборнике Честера четырьмя стихотворениями^{10}. Первое — «Прелюдия». Поэт, готовясь петь о своих героях, сначала пытается найти достойного покровителя на Олимпе. Геракл, Феб, Вакх, Афина, Купидон, хитроумный Гермес? Но нет!

«Мы принесём наш собственный правдивый жар.
Теперь наша мысль обретает крылья,
И мы поём эту песнь для тех, кто обладает глубоким слухом».

Итак, Джонсон обращается к тем, кто понимает, о чём и о ком он собирается говорить. И далее следует «Эпос» — поэма, занимающая в сборнике четыре страницы и уступающая по объёму лишь творению самого Честера. В центре поэмы — Голубь, о котором говорится в настоящем времени. Нет никаких указаний или намёков на его смерть или на смерть Феникс. Поэма восхваляет целомудрие, чистоту, воздержание от чувственной, плотской любви, присущие её герою.

Хотя наши действия контролируются разумом, иногда его ослепляет желание, страсть. «То, что они зовут любовью, не более чем слепое желание». Истинная любовь чиста, бескорыстна, совершенна, она подобна золотой цепи, спустившейся с небес, чтобы соединить благороднейшие умы в божественный союз равных в духе. Ей не нужны низкие ухищрения для столь высокой цели. Есть люди, которые целомудренны потому, что время страсти для них прошло; другие боятся за репутацию (за своё положение и имя), их чистота вынужденна. Истинная чистота зиждется на любви к добродетели, а не на страхе или расчёте. «Но мы выше всех ставим такую личность, как наш Голубь, украшенный любовью Феникс. Её красота могла бы превратить ночь в день, она прогоняет печаль и рождает радость сердца».

«О, кто же он, тот, кто в этом мире владеет
Эликсиром всех радостей,
Более чистым, чем в райской обители,
И нетленным, как её цветы…»

Кто же он, кто может подавить в себе желание, может отказаться от такого счастья, от обладания той, которая любит его?