Игра по-крупному

Вскоре Игорь отвез кучу справок и заявление в мрачное здание из черно-серого гранита в начале Невского, где тогда помещалось управление кооперативов. И уже через месяц -- как и обещала Мария Львовна -- его вызвали повесткой, приняли вежливо, попросили написать еще одно заявление с просьбой ускорить очередь по семейным обстоятельствам, а к зиме, когда Игорь готовился к своей первой экзаменационной сессии и город заваливало крупным, как вата, снегом, ему вручили смотровую на однокомнатную квартиру. Мария Львовна заехала за Игорем на такси, и они помчали на Охту, где готовился к заселению девятиэтажный кирпичный дом. В машине уже сидел плечистый неразговорчивый мужчина в нерповой шапке с козырьком, и они посмотрели сначала квартиру, а потом на другом такси поехали смотреть комнату. "Надо, надо, -- мягко сказала Мария Львовна, -- ты же должен знать, где будешь прописан. А вдруг тебе не понравится?" -- Она улыбнулась кокетливо. Ким Геннадьевич -- хозяин комнаты и будущий владелец квартиры -- дружелюбно взглянул на Игоря: "Понравится. Я там двадцать лет прожил. Отличный район. -- И, глядя в залепленное снегом боковое окно, вздохнул: -- Молодой, красивый, отдельная комната... Все впереди. Завидую..." Комната и ее убранство поразили Игоря. Ким Геннадьевич пошел на кухню платить за свет, и Мария Львовна, словно все это принадлежало ей, принялась с тихим восторгом нахваливать:

-- Игорек, а ты посмотри, какая мебель! Это Прибалтика. Он ею почти не пользовался. Ты посмотри, -- расстегнув черную каракулевую шубу, она стояла посреди комнаты и указывала рукой на вещи: -- Диван! Книжный шкаф с секретером! Стол! Мягкие стулья! Торшер! Кресло! Шифоньер! Сервант! Все, что требуется для жизни. А цвет? Как мне нравится этот цвет!.. -- Она подошла к длинному приземистому серванту и провела рукой по его чуть пыльному верху: -- Соломенный. Это сейчас самое модное -- сверху и внутри желто-соломенный, а дверцы и бока шоколадные. Прелесть... А камин! -- повернулась она на каблучках. -- А паркет? Где ты сейчас найдешь дубовый паркет в шашечку?..

-- А Ким Геннадьевич здесь не живет? -- поинтересовался Игорь.

-- Бывает, но редко. Он у жены живет. Ну, тебе нравится?

-- Мне-то нравится, но жить-то Василию...

-- Ну это же пока Василию, -- подняла она брови. -- А потом все будет твое. Ты же меняешься... -- Она прошлась по комнате, тронула статуэтку Наполеона на каминной доске, провела ногтем по корешкам книг в секретере, двинула колодку карт на столе. -- Ну и славно! Значит, договорились.

Обмен был совершен в считанные дни; причем обмен, как обнаружил Игорь, произошел тройной. Еще какая-то невзрачная тетка, чуть под хмельком, участвовала в заключительном акте, которым дирижировала Мария Львовна: она носила бумаги в кабинет начальника обменного бюро, выходила, делала конспиративные успокаивающие жесты, показывала, где надо расписаться, проверяла наличие справок, а потом направила всех троих в высокую коленкоровую дверь, где и были выписаны ордера с грифом "обменный".

Еще через несколько дней Мария Львовна посадила Игоря в такси и повезла в сберкассу, где он получил две тысячи, перечисленные ему кооперативом, и отдал их Марии Львовне. Она сунула их в тугую сумочку, сумочку уместила под мышкой и вытянула из кармана шубы маленький бумажный сверток.

-- Здесь ключи и кое-что тебе. Вторые ключи у Кима Геннадьевича, он на днях заберет кой-какие мелочи, и можете заезжать. -- Она села в такси с антенной и укатила.

Игорь развернул сверточек и не сразу разобрал достоинство двух желто-коричневых купюр, сложенных пополам, -- сотенные он держал в руках впервые.

Деньги Игорь отдал матери -- так, чтобы не видел отец.

Василий, отсутствием которого не в шутку стали тревожиться в семье, объявился в Архангельске, где он устроился помощником администратора при вокально-инструментальном ансамбле "Зверобои". Ансамбль ездил по глухим рыбацким поселкам, греб деньгу, и Василий, весточка о котором дошла до матери случайно, судя по всему, не спешил возвращаться в Ленинград.

Комната на Петроградской пустовала, и отец, загоревшийся идеей сдать ее, был остановлен лишь дружным отказом соседей подписать какую-то разрешающую бумагу.

Весной умер отец, брат на похороны не приехал, но прислал телеграмму соболезнования из неведомой Копытовки (сестра разыскала его через филармонию): "Скорблю вместе вами, ваш сын и брат", денег тоже не прислал -- видать не было у него денег, и объявился в Ленинграде лишь осенью, когда шли дожди и ветер поднял воду в Неве к отметке "214" выше ординара. Он привез с собой шесть костюмов, рыжую деваху-солистку и нетерпеливое желание поселиться в комнате на Петроградской, о которой уже знал из письма матери. Брату было тогда немногим за тридцать.

Рыжая солистка курила на лавочке в садике, пока Василий добывал у матери ключи, адрес комнаты, отказывался от чая, рассказывал о своем житье-бытье и пытался скорбеть об умершем в его отсутствие родителе.

-- Ты бы хоть помылся с дороги, сынок, -- уговаривала мать. -- Куда тебе спешить? Комната никуда не денется...