Игра реальностей. Джон

– Как ты мог себя так вести с воспитателем? Зачем было обзываться? (Ты плохой, сын, плохой!) Так воспитанные дети не делают. И не надо реветь – тебя совсем не зря сегодня поставили в угол!

Непрерывно дергала за руку и стыдила своего малыша лет пяти от роду молодая мать.

Стыдно, тебе должно быть за себя стыдно!

«Стыд убивает в людях любовь», – говорил Дрейк.

И был прав.

– Ты лучше прижми его к себе, подари ему частичку тепла, – прошептала я узкой и напряженной спине мамаши, а малышу посочувствовала. Ну и что, что обозвал воспитателя, – значит, защищал себя, значит, чего-то боялся. И вместо того, чтобы сразу стыдить, лучше бы родительница объяснила чаду, почему так происходит, и как с этим бороться. Обняла бы лучше.

Стрессы, стрессы, сплошные стрессы – после недавних лекций Дрейка они стали видны в каждом людском лице, слове, жесте, совершаемом поступке.

– А ты видела новое пальто Катьки? Зеленое которое?

– Да. Безвкусица полная – я бы такое никогда не купила.

Зависть. Процокали каблуками мимо две подружки.

Я бы не купила. Потому что я лучше. У меня вкус лучше. Я во всем понимаю больше и лучше.

Гордыня.

– Почему курица ишо вчера была по сто двадцать девять, а сегодня уже по сто сорок три? – причитала, остановившись напротив меня, старушка, вывернувшая из расположенного в соседнем здании «Магнита». – Как так можно? Никакой пенсии не хватит. Как жить?

Жалость к себе. Обвинение в проблемах других – государства. (Проблемы с печенью.)

Типичные стрессы почти всех живущих в этом мире – обвинение других. Здесь все хотели быть лучше кого-то – хотя бы чуть-чуть, но все-таки. Мечтали обогнать, обойти, услышать в свой адрес столь долгожданную похвалу, хоть временно, но погордиться собой. Я не крикливый, я не выскочка, я не нытик, я умнее, я умею сдерживаться, скрывать чувства, я интеллигентнее… Здесь, в отличие от более-менее уравновешенного Нордейла и его жителей, чаша весов никогда не пребывала в равновесии, склоненная то в одну, то в другую сторону, а потому гордыня и униженность бесконечно сменяли друг друга.

Я старалась просто наблюдать – не судить. Потому что судить других – это судить самого себя, ту часть себя, которую ты никогда не желал бы проявить на людях. А это сложно – просто наблюдать – очень сложно. Мы привыкли судить.

Мои размышления прервались тогда, когда по ступенькам крыльца взбежал дядька лет сорока на вид – в разношенной синей куртке, с редкими волосам и маленькими блеклыми глазами, – он пах недавно съеденным беляшом и табаком.

– Вы ко мне?

– Я в магазин.

– Сейчас открою, заходите.

* * *

– Нет, я не могу понять такой любви, Дин, никак. Живет со мной, а делает все за спиной (обида). Замуж не зовет, отношения официально оформлять не хочет («как так?» – оскорбленная обида), но о любви говорить продолжает (недоумение, растущее из недоверия и страха «меня на самом деле не любят»). Я что, не в состоянии чего-то понять? Может, рожей не вышла? Или характером? (Чувство вины.) Готовить вроде бы умею, убираюсь постоянно – видит же, что хозяйка хорошая! («Дальнейший шаг должен сделать он. ОН, а не я!» – требовательность, взявшая начало от принуждения себя быть «хорошей» хозяйкой.)

В последний раз ее – Ленку Березникову – я видела несколько лет назад – мельком и на улице. Как сегодня, столкнулась с ней нос к носу на проспекте, но пить кофе тогда отказалась – спешила на работу. Зато никуда не спешила теперь – в сумочке лежали купленные для Эльконто заветные часы, срочных дел никаких, почему бы не провести десять-двадцать минут со старинной знакомой, послушать о ее жизни?

У нее был все тот же профиль – гордый, точеный. Сидя через две парты от нее в школьном классе, я часто думала о том, что именно такой лицевой абрис должен быть отчеканен на старинных монетах, – нос с горбинкой, губы рельефные, щеки впалые, скульптурные.

Да, профиль остался тем же самым, но многое изменилось. Например, стали короче и реже волосы – уже не блестели, любовно и многократно прочесанные гребешком. Сделались слишком тонкими и татуированными брови, опустились и поджались от частого недовольства губы.

– Детей он не хочет – говорит, на что растить, где жить? (Страх партнера перед будущим.) На съемную квартиру при этом находит. Слушай, может, он мне мозги парит? (Выросшая из обвинений злоба.)

– Не знаю.