Игра реальностей. Джон

Ведь не сможет! Если иллюзионист, то сейчас либо отмажется, либо попробует ее провести дешевым трюком, на который она ни за что не купится. И тогда будет жаль потерянных денег, потому что целовать не только идиота, но еще и лжеца она не согласится точно. Жаль, а что делать?

– Давай! – и она едва не зааплодировала собственному уму и изобретательности. А вот ее собеседник, похоже, нисколько не смутился. Ответил просто: «Хорошо», – поднялся с кресла, удалился в направлении кухни, а через мгновенье вернулся, держа в руках железную кружку – старую, с отколотой эмалью по краю. Из таких часто пили бабушки в деревнях – кусок алюминия и выцветший намалеванный цветок на блеклой желтой поверхности.

Яна смотрела на посудину, как на шляпу, из которой собирались достать кролика – что он собирается с ней делать?

А Джон не делал практически ничего – поставил кружку на ладонь, вытянул руку в направлении «зрителя», чтобы было лучше видно, не стал шептать ни заклятий, ни слов «фокус-покус», а (и) просто… моргнул.

Именно так ей показалось – просто моргнул.

Потому что это явилось единственным действием, которое Каське удалось заметить до того, как кружка попросту расплавилась на мужской ладони – тихо и беззвучно. Стекла, как свечной воск, потеряла форму, искривилась, на короткий момент сделалась алюминиевой лужицей с плавающим по поверхности цветком, а потом и вовсе растворилась – пропала.

П-р-о-п-а-л-а.

– Деформация материи.

Эти два пояснительных слова прозвучали так же скучно и буднично, как выражения «силос» и «амбар» на лекции в сельхозинституте, а Яна все не могла закрыть рот.

– К-куда… она… делась?

– Перешла из одной формы энергии в другую.

– Что?

Она точно «тугодумка» – Захаровна была права.

– Ты растворил кружку!

– Я изменил ее свойства.

– Куда? Куда ты ее дел?

Каська слетела с насиженного места и, совершенно не стесняясь своей «детскости», принялась ползать вокруг кресла – осмотрела все: подлокотники, пол вокруг, ковер, заставила Джона похлопать себя по карманам – тот выполнял все приказы со скучающим видом – «мол, когда ты, наконец, уже поверишь?».

– Встань!

Поднялся.

– Выверни карманы. Выверни их.

Вывернул.

Она порылась в раскрытом чемоданчике (ничего не нашла), в сотый раз огляделась вокруг, остановила взгляд голубых, как ясное летнее небо, глаз на лице «фокусника» и еще раз, нахмурив брови, спросила:

– Куда. Ты. Ее. Дел?

– Растворил.

Вздох.

– Растворил?

– Да.

– Вот так просто?

– Нет, это очень сложно.

– Ты дуришь мне мозги!

– К сожалению, нет. Задурить их я мог бы и на расстоянии, а не трюками.

– Ты… ты…

– Странный? Больной? Я тебе уже говорил: я – необычный.

– Да ты… Ты… вообще.

И она не нашлась, что еще добавить.

* * *

Для того чтобы она, наконец, поверила, ему пришлось растворить в руках еще два граненых стакана, одно блюдце и никелированную ложку – хозяин квартиры будет недоволен.

Придется оставить ему «компенсацию» за нанесенный ущерб.

* * *

Теперь она щупала его сама.

Скользила подушечками пальцев по коже, рассматривала запястья, покрывающие их волоски, изучала линии на ладони, даже тянула за пальцы – а Джон… млел. Из-за того, что Яна наклонилась к нему так близко, из-за того, что с бесконечным интересом изучала то его, то саму себя. Подержится за его ладонь несколько секунд, потом прислушается к собственным ощущениям – покусает губы, снова нахмурится, вновь примется трогать его ладони…

Как хорошо; хотелось закрыть глаза.

Оказывается, это очень хорошо, когда кто-то трогает твои руки. Это так… нежно. И успокаивает.

Странно, ему никогда не хотелось никого коснуться, и свои особенности Сиблинг всегда считал исключительно достоинствами, а никак не недостатками, но в эту минуту понял, что «ничего круглее ведра» в этой жизни, похоже, не видел.

А Дрейк давно… Уже давно нежится в постели с женщиной, целует ее, обнимает, ласкает.

А я еще винил его за то, что он размяк.

Теперь Сиблинг размяк сам и полностью отдался новому для себя ощущению.

* * *

– Но как же так? Значит, совсем никто?…

– Никто.

– Ни одна женщина?

– Ни один человек.

Ей хотелось убедиться вновь – вновь попросить его продемонстрировать что-нибудь необычное.

– Только не заставляй на людях…

– Я не заставляю.

– Я вижу, ты хочешь.

– Хочу. Но ты говоришь, что это… небезопасно.

– Да. И больно.

– Но мне не больно.

Он смотрел на нее по-новому – с тоской. Как мальчишка, который зашел в магазин, увидел самую лучшую в мире радиоуправляемую машинку и которому скоро придется уходить. Одному, без машинки.

Один поцелуй. Всего один поцелуй.

Теперь дело было не в деньгах – совсем не в них. В который уже раз Яна прокручивала в голове одну и ту же мысль: «Так сколько он уже без женщины? Год? Два? Пять лет?» – ведь это должно быть тяжело. На вид ему лет тридцать-тридцать пять (точнее не скажешь), а в этом возрасте все еще «хочется», и даже очень.

– А ты давно… развился?

– Давно.

И с тех пор никого не целовал? Так, может, он вообще… девственник? И целоваться будет так же?