Игра с химерами (СИ)

Я прижимаю руки своего творения так, будто собираюсь его распять. Он согласно не шевелится, и становится ещё хуже. Будто подо мной бревно, которому всё равно, пойдёт оно на доски или же будет покрыто лаком и выставлено в музее. Пусть так! Хорошо! Я ещё выжму из тебя реакцию, погоди, я только подарю тебе свою звериную горячку, заразив бешенством разгорячённого тела! С минуты на минуту ты сдашься, сдашься, сдашься! Ты взвоешь, словно новообращённый оборотень, ведь я сама уже обрастаю шерстью, я чувствую желание кусаться, я…

ПУФ!

Едва я распахиваю челюсти – исчезает и контроль.

Я остаюсь одна, среди измятых и разорванных простыней, а вокруг меня, безмятежно вальсируя, вьётся пыльца…

… Голем повисает на мне, стоит только выйти. Хочется ей соврать, сказать, что было потрясающе, но не выйдет. Не с Голем и не в этой жизни.

– Спасибо, я справлюсь, – бормочу я, глядя, как золотистый поток летит обратно к дереву. Те, что остались на моих руках и животе, отлипают со смирением прошлогоднего оконного скотча.

Странно, но, кажется, во всём произошедшем всё же был смысл. На меня накатывает умиротворение.

Я ломаю всех, кого люблю, стоит им только показать малейшую слабость.

Теперь я осознаю это окончательно. Я доказываю своё превосходство с настойчивостью работника скотобойни, который почему-то орудует дубиной вместо электрошока. У него уже болят руки, да и другие управляются лучше – но он всё равно лупит направо и налево, пока чужая плоть под его ногами не затихнет и не расстанется с последним противящимся спазмом.

Ну и флаг мне в руки.

Голем грустно сопит, провожая вздёрнутыми ушами остатки очень даже неплохого образа.

Я, как более расчётливая и здравомыслящая, по идее должна её утешить:

– Не дрейфь. Мы его ещё поиме…

«Завоюем!!» – раздаётся её полный возмущения ментальный клич. О, нет. И эта больна тем же – завоеванием.

– Да, именно это я и имела в виду, – я вздыхаю, закуривая глясару, пока Голем пихает меня локтем в бок.

Да-да. Сама изумляюсь: плоть плоти моей – а какое ханжество…

========== Конфигурация семьдесят первая ==========

– Задумчивость, высший дан. Что случилось?

Я слегка раскачиваюсь в своём гамаке и молчу так долго, что Тварь Углов, сгорая от нетерпения, уже открывает рот переспросить. Однако я быстро перебиваю:

– Нет-нет. Я расслышала вопрос. Я расскажу, если хочешь, – мои ноги подаются вслед за импульсом и касаются упоительно прохладного пола Шпиля. Тварь Углов согласно подминает под свой тощий живот атласную подушку:

– Готов внимать.

– Хорошо… Как бы это… Сегодня я видела смерть.

Кожа на голове низшего демона морщится, будто он вострит несуществующие уши.

– Это было в метро, – вспоминаю я, – Поезд резко затормозил и остановился. Поначалу ни у кого и в мыслях не было, что что-то произошло. А потом наш с Голем носитель учуял… Учуяла кровь. Не вонь внутренностей или разорванной кожи, а этот почти деликатный солоноватый запах. Но он был везде. Везде! Однако никто больше не чуял этого. Отара овец вокруг лишь лениво озиралась, не понимая, почему не открывают их временный загончик.

Вагон перед нами открылся. Когда ремонтники полезли на рельсы, стало понятно, под чьим вагоном человек.

Её вскоре выволокли. С бережностью и некоторым опасением, словно какую-то тряпку. Лицом вниз, укрытым мягким каштановым каре. На ней был красный пуховик и порванные у самых ягодиц джинсы. Их не прикрыли, и наружу опасливо выглядывали голубые трусики. После согнутого локтя и слегка завернувшегося рукава виднелась очень тонкая бледная кисть с изящными длинными пальцами и аккуратным французским маникюром. Где-то выше был перелом, и запястье становилось всё белее на контрасте яркой крови.

Рядом с нашим носителем два молодых барашка брали на понт тех, кто не осмелился посмотреть. Наш носитель уже посмотрел. Смотрела до тех пор, пока не увидела судорожный вздох. И ещё один.

«Она жива»

Вокруг изломанного тела собралась толпа. Вспышки камер. Ропоток. Напирали – любопытно. «Скорой» не было, измерения пульса тоже. Наверное, в тот самый момент её прижатый к равнодушной плоти станции нос пускал липкие багровые пузырьки. И грудь, а за ней и спина как-то дико, неестественно дыбились. Будто у неё внутри пыталось что-то встать. Так дышат, когда проколоты лёгкие. Механизм из последних сил пытается завестись, послать органам и разорванным мышцам глоток кислорода, плевать какого. Местный кислород был с запахом опилок, моющего средства и сотен ботинок и сапогов, перепачканных реагентами и грязным воспоминанием о снеге.

Она умирала – и некому было помочь.

Она жадно жрала свои последние частицы бытия, ослепшая, изломанная, отупевшая от боли.

Чувствовала ли она? Терпкость крови и вонь сородичей – вот были её последние квалиа на Земле. Я надеялась, что нет. Надеялась, что она уже ничего не понимала, а это бугрение вздохов было всего лишь автоматизмом низших отделов мозга.