Игра с незнакомцем. Сборник рассказов

Теперь он знал, кого ненавидеть. И мать еще добавляла: «Как ночь, так их раздирает там прямо на части!» Оказалось, что там, кроме Толика и Нинки, живут еще ее старая больная мать, не выходившая на улицу, и их дети, девочка лет десяти и парень, ему уже лет двадцать, наверное. «Только что-то давно я его не видела, в армии, должно быть», – продолжала рассказывать мать и спрашивала у отца: «А ты слышишь?» Он с раздражением отшвыривал неизвестно откуда взявшуюся в доме газету и говорил: «Я, слава богу, ничего не слышу и слышать не хочу!»

А, может быть, это старая больная мать? – решил вдруг Паша. Лежит старушка одна, сучит в темноте ногами, мается… Ну да, скрипит и стучит днями и ночами, никак не успокоится. Разве в это поверишь? Но какую-то причину надо было все же найти. Читать он уже не мог. Строчки резко подпрыгивали, и текст превращался в бессмыслицу. Паша брал перед сном плейер и надевал наушники. Визбор пел со скрипом, французы еще и постукивали. Так и забывался в тревожном сне, затыкая уши ватой. И снилось ему, что он на манер скалолаза ползет по стене и чутко прикладывает большое, почему-то красное, увеличивающееся прямо на глазах ухо к стене, исследуя каждый сантиметр насыщенной загадочными шорохами поверхности. И видел себя – медленно поворачивающего голову ленивца с воспаленными глазами, смешными ушами и сумкой, жующего что-то. Потом плыл в лодке по ночному озеру, лунная гладь которого провожала гребца в дальний путь. Только что скрипели уключины. Теперь весла кверху. Плавное скольжение. Свешивается рука за борт, падает голова, ухо отлипает от подушки, и Паша просыпается. За окном идет снег, в ушах вата, на обоях видны следы чьих-то когтей.

Вскоре он придумал особый метод борьбы с соседями. Начал швырять гантели на пол, когда оставался дома один, – надо же было как-то им досаждать. Гантели грохотали отменно, но жалоб от соседей не поступало, и стуки-скрипы все равно не прекращались. Паша и раньше с Толиком и прочими не здоровался, а теперь так даже и намеренно показывал, когда встречался в подъезде с обитателями нижней квартиры, что не здоровается с ними. Глядя прямо в тяжелое лицо Толика или пустое Нинкино. С решительным вызовом. Хотел было однажды все же спуститься к ним, чтобы окончательно объясниться, но его опередила мать. Ее поперли оттуда с такими выражениям, с таким ревом и визгом, так испортили ей настроение, что он понял – это гады еще те.

Мать все же как-то спасалась на работе, а вот Пашу уже ничто не спасало. Неприятный звук был вбит в его голову крепко. Он везде его слышал – где бы ни был, что бы ни делал. Даже когда встречался с друзьями. Отвлекался, казалось бы, проникаясь веселым настроением собеседников, а потом вдруг вспоминал: домой-то все равно идти надо, спать-то я дома буду… Сократили еще несколько человек из отдела. Исчезла и нервная правдоискательница с синим поплавком на лацкане пиджака, несколько раз бессмысленно повторившая перед своим уходом, уставившись в окно: «Они не имеют права…» Потом случилось и вовсе нечто странное. Паша пришел на работу и с удивлением обнаружил, что в отделе остался он один. Он вышел в коридор, но никого там не встретил. В некотором недоумении он вышел из здания института и побрел на троллейбусную остановку. Он ехал в страшном, насквозь гриппозном троллейбусе и думал: как там, дома, все так же будет продолжаться или теперь изменится? Напротив него сидела женщина, опухшая от материнства, со спящим ребенком на руках, у которого рот был вымазан зеленкой. Еще была девушка с неприятно круглым лицом и маленькими глазками, настолько ярко накрашенная, что рядом с ней находиться было неловко. Хотелось держаться подальше. Сразу три Толика висели на поручнях и обсуждали, светит ли нам в этом году высшая лига или нет. Один Толик рассказывал другому Толику про службу в ракетных войсках, а третий Толик добавлял: шансов никаких. Паша жадно слушал их разговор, переминаясь с ноги на ногу, и даже пытался улыбнуться. Счастливые люди! Они все знают, они во всем уверены, их все устраивает в этой жизни. Они едут домой. А куда еду я? Мне двадцать четыре года. Работы нет, дома, по сути дела, тоже. И деваться некуда. Везде одно и то же. Одинаковые города, дома, квартиры, люди. Все для них, для меня – ничего… Он вдруг сообразил, насколько он беззащитен и слаб. И страшно одинок. Ему бы давно надо было разобраться с самим собой, а потом уже с окружающими его звуками. Город – страшная сила, которая подчиняет тебя целиком и потом убивает.