Игра с судьбой (продолжение темы "Рекрута")

   Однако, несмотря на снежную зиму, порубежники уже восстанавливают свое жилье. Повсюду суетятся люди, подъезжают подводы, груженые бревнами для срубов и страпильным лесом.

   От промозглого ветра глаза начинают слезиться. Наваливается ощущение сильной усталости. Вероятно, я еще слаб для подобных экскурсий.

   Держась рукой за стенки, спускаюсь вниз. Савелий идет следом, громко сопя прямо в ухо.

   - Никак тебе худо, боярин? - спрашивает он, вероятно заметив мое состояние.

   - Утомился малость, - признаюсь сопровождающему. - Пойдем-ка до хаты.

   Шлепая по угнетающей слякоти, возвращаемся на площадь. Вдруг сзади слышится выстрел, и мою макушку словно бы обжигает огнем. Вскрикнув, падаю в раскисший снег.

   Происходящее далее воспринимаю как сквозь пелену - что-то кричит Савелий, разбрызгивая грязное месиво, бегают какие-то люди. Меня подхватывают под мышки и куда-то волокут.

   - Чепуховина, - доносится голос лекаря Ильи. - Череп цел. Только кожу содрало, так та нарастет, ежели в следующий раз насмерть не застрелят.

  

   Просыпаюсь, судя по темени за окном, ночью. Около дверей привалившись к бревенчатой стене, спит сидя на лавке Савелий. От его дыхания огонек свечи, стоящей на столике, напоминающем скорее гигантскую табуретку, колышется, наполняя комнату трепещущим тусклым светом.

   Сажусь и некоторое время пережидаю приступ головокружения. Ощупываю перевязанную голову. Приходит осознание того, что чудом остался жив.

   Но кто же в меня стрелял? И самое главное - почему? На ум приходит только тот неприятный худой боярин. Впрочем, чего гадать, когда можно спросить.

   - Эй, Савелий, - громким шепотом зову спящего телохранителя. - Савелий.

   - А? - встрепенувшись со сна, восклицает тот. Увидев, что я сижу, говорит: - Лекарь сказал, что тебе вставать пока нельзя, боярин. Горшок под кроватью, ежели нужду чуешь.

   Обдумав услышанное, прислушиваюсь к внутренним ощущениям. Удивительно, но чувствую себя не в пример последним дням хорошо. Разве что слегка зудит рана на голове. И хочется есть. Сейчас я с аппетитом замолотил бы даже то неприглядное месиво из протертых морковки и печенки. Но лучше нормального мяса на ребрышках. И чтобы желтая такая разваристая картошечка. А для полного извращения еще мисочку со сметанкой. Такие детали, как ломти свежего белого хлеба и небольшой стожок всяческой зелени, нарисованные расшалившимся воображением, заставляют желудок дико заурчать и обратиться к гвардейцу моим голосом:

   - Есть чего-нибудь пожрать? А то кушать очень хочется.

   - Так вот же, - Савелий схватил со стола ковшик, - остыло уже. Лекарь наказывал, чтобы ты, боярин, непременно выпил, как проснешься. А то, почитай, скоро сутки не емши.

   - Что это? - принюхиваюсь с подозрением, но, уловив аромат куриного бульона, забираю ковшик и с удовольствием глотаю густое варево. Не знаю, что там говорил лекарь, но твердо уверен, что чувство голода свойственно только здоровому организму.

   Насытившись, возвращаюсь к тревожным мыслям.

   - Надеюсь, того боярина, что в меня стрелял, поймали? - спрашиваю Савелия, откинувшись на подушку.

   Гвардеец удивленно смотрит на меня, затем, мотая головой, произносит:

   - Не ведаю о ком ты, Дмитрий Станиславович.

   - Что значит, о ком? - удивляюсь в свою очередь. - В меня кто стрелял?

   - Дык, то ж энтот, из молодых стрельцов. По баловству и недоразумению. Им давеча ружьишки выдали, а обучать недосуг. Вот и бахнул по неосторожности.

   - Хренасе, по неосторожности, - восклицаю возмущенно, приподнявшись на локте, - Это что ж получается - я нынче мог глупо сгинуть от шальной пули стрельца-недоучки вместо того, чтобы геройски погибнуть от выстрела предателя боярина?

  - Дык, плетей всыпали ужу энтому шалопаю, да в поруб заперли до утра, - словно оправдываясь, пожимает плечами гвардеец. - Дите он еще совсем. Не убивать же его?

   М-да. Получается, что никто на меня не покушался. Почему же я не чувствую облегчения от осознания сего факта?

  

   Утром чуть свет проснулся от громких голосов за дверью. Показалось, будто бы Савелий препирается с кем-то. Но сон отпустил меня не окончательно, и, повернувшись на другой бок, снова засыпаю.

   В следующий раз разбудил помощник лекаря, заявив, что требуется осмотреть и перевязать рану. Занимаясь моей головой, мужик то и дело горестно вздыхает и что-то плаксиво бормочет себе под нос. Я сперва отнес его стенания к серьезности раны и даже расстроился. Однако если рана столь серьезна, то почему ею занимается не сам лекарь? И где мой телохранитель? За последние дни как-то привык, что Савелий всегда находится рядом.

   - Слышь, мужик, обращаюсь к бородатому медбрату после того, как тот наложил на мою голову свежую повязку, - А где мой тело... В смысле, где Савелий? Почему его нет на месте? И почему меня не навестил Илья?

   Бородач как-то странно посмотрел на меня, и его телячьи глаза неожиданно наполнились влагой, готовой вот-вот прорваться через веки.

   - Ох, сгубил лихоимец благодетеля Илью Абрамыча, - проговорил, словно провыл он и, быстро семеня, удалился из комнаты.