Игра со Смертью

В первую же ночь своего пребывания здесь я подрался с тремя вампирами. Они ютились в той же канаве, в которой решил провести ночь и я. Оголодавшие, слабые, но невероятно злые, они набросились на меня, решив отнять кольцо — единственное, что представляло ценность и ярко выделялось на фоне безнадёжно стоптанных башмаков и лохмотьев, в которые превратилась моя одежда за долгие недели скитаний. Вот только я, в отличие от них, охотился и днём…на таких же оборванцев, как и эта троица. Кольцо позволяло питаться в любое время дня и ночи, а моя проклятая сущность не делала различий в еде. Если Носферату хочет жрать, он с радостью будет обгладывать даже кости трупов. И, чёрт возьми, я знал, что это такое не понаслышке. Но чувство омерзения, охватившее после первой подобной трапезы, постепенно сходило на нет, когда я осознал, какое преимущество это даёт перед врагами. В те годы я был зверем в самом примитивном смысле этого слова. Мне нужно было быть сильным, чтобы не позволить себя убить, потому что мне нужно было жить. Вгрызаться в эту жизнь всеми силами. А жить я должен был, чтобы суметь отомстить. И вот именно ради этой цели. Именно ради того, чтобы видеть, как навсегда остановится сердце Доктора в моих руках, я пожирал даже трупы вампиров. Поначалу предотвращая позывы к рвоте, а после… после даже получая определенное удовольствие, когда очередной враг, будучи ещё живым, смотрел, как я поедаю его лёгкие или печень. Я питался не только их плотью, но и их болью. Я возвращал долг, возвращал то, что сам получал очень долгое время, и это не сравнится ни с чем. Моя власть над жертвами, осознание этой власти и наслаждение их страданиями сродни оргазму.

* * *

Дьявол. Как же больно. Внутренности будто вырезают ножом. На живую. Без наркоза. И страшно. Чёрт возьми, почему мне так страшно? Откуда эта безысходность, это отчаяние, накрывшее с головой? Почему меня колотит крупной дрожью?

Я брёл в очередной канаве, держась за стены и с трудом переставляя ноги, стараясь понять, что могло так повлиять. Я питался совсем недавно — разорвал глотки парочке слишком наглых ликанов. Тогда откуда эта слабость? Она накатила неожиданно, слишком резко, разом лишив возможности нормально двигаться. И страх… Вашу мать, меня обуял дикий, необъяснимый страх. Он забирался под кожу, от него леденели кости, в венах стыла кровь, отказывались слушаться конечности. Какую дрянь жрали эти ублюдки, что это передалось мне? По спине бежал холодный пот. Я слышал, как гулко колотится сердце в груди. А если его слышал я, то, наверняка, оно привлечёт внимание и тех подонков, чьи голоса я уловил ещё десять минут назад. Прислонился к стене, ощущая, как покидают тело последние силы, как одеревенели ноги и словно корнями сквозь эту мутную жижу дерьма вросли в землю. Упал на четвереньки и, стиснув зубы, пополз вперёд. Просто потому что нельзя умирать. Просто потому что сдаться, опустить руки, когда ты всё ещё дышишь — значит признать, что ты на самом деле не достоин жить, пусть даже для этого нужно нырять с головой в реку из дерьма. Просто идти, ползти вперёд. И вполне возможно, что повезёт. Кому — нибудь когда — нибудь повезёт.

В тот день удача была не на моей стороне. Подозреваю, что когда на меня напали те два урода, сняв с меня кольцо, обувь и одежду, одолженные у ликанов, и напоследок от души порезав ножом из голубого хрусталя, моя Фортуна вовсю готовилась к моим же похоронам, выбирая свой самый лучший чёрный наряд. Но она просчиталась. В который раз. Я очнулся через долгое время в той самой зловонной канаве…абсолютно голый…и живой. И, как сумасшедший, истерически смеялся над этой тупой кокеткой, в очередной раз решившей отсрочить мою смерть.

Гораздо позже я найду этих ублюдков и вспорю им животы, вернув себе подарок короля. Правда, вот ножа у них уже не было. И даже, когда им выкалывали глаза, твари продолжали утверждать, что никогда даже не видели голубой хрусталь. Тогда я не придал значения их словам, не поверив, так как любые порезы на мне всегда быстро заживали. А на память о той самой ночи у меня так и останутся три шрама — два на запястьях, а третий — на животе. На том же самом месте, что и у Виктории.

И только через много лет, почти столетие, я пойму, что со мной случилось в тот вечер… Да и вообще, найду объяснения всем тем странным ощущениям, возникавшим будто из ниоткуда и уходившим в никуда. Вне зависимости от моего состояния.