Игра в четыре руки

На круто посоленной хрупкой крупой
Вздыхающей палубе
Нас, крупами сдвинув, везут на убой
Гаральдовы баловни.
Оседланы наспех, в единый доспех
Щитами закованы,
Идем впереди низкопалубных всех
За драккаром конунга…

Ах, конунг, ты в помыслах бранных своих

Небес неизменнее.
Пока в парусах добрый ветер не стих,
Плюешь на знамения!
А те десять тысяч бедовых голов,
Что в плаванье проданы,
С норвежских фиордов,
с шотландских холмов —
Лишь лестница к Лондону…

Рваный темп с постукиванием ладонью по деке непривычен для слуха — словно ритмичные взмахи весел вдоль бортов, увешанных круглыми щитами. И слова не все понятны — «конунг», «драккар», «фиорды»… Мода на викингов и скадинавику придет еще очень нескоро, только в конце девяностых, а с «Повестями древних лет» Валентина Иванова знакомы немногие.

Но глаз лошадиный людского ясней,
Нам в счастье не верится.
Мы дремлем на досках и видим во сне
Птиц черных над вереском.
Не будет возврата из темной дали
Ни пешим, ни конному.
Вам всем отрядят по три фута земли,
И семь футов — конунгу.

Лишь берег, чтоб бегать, спустив стремена

Над мертвыми — берег нам.
Ослепнет от слез твоя, конунг, жена
На пристани Бергена.
Ты думаешь — смерти страшимся? Черт с ней,
Для страха лета не те.
Саксонские стрелы летят не в коней,
А в тех, кто на их хребте…

Ни звука, ни шороха — все захвачены суровой мелодией саги. О чем песня — тоже загадка, даже для наших учительниц. Кто сейчас вспомнит эпизод из «Айвенго», где говорится о набеге Гаральда Строгого, о шести футах доброй английской земли, обещанной ему саксонским тезкой — тем самым, которому крепко не повезло всего через три недели при Гастингсе?

Но это, похоже, никому не мешает. В глазах ребят и девчонок — мерные взмахи весел, россыпи соленых брызг, отсветы низкого северного солнца на подернутых ржавчиной кольчугах и храп боевых лошадей, беспокойно перебирающих копытами в узких палубных стойлах.

…прозрей! Осади многовесельный струг!
…По вереску летнему
Нас гонят Гаральдовы скальды на юг,
К их пиру последнему…

Конечно, пришлось давать объяснения, вылившиеся в краткую лекцию по средневековой истории Европы. Обе классные не вмешиваются — слушают, в их глазах прыгают веселые чертики.

Чтобы избежать лишних вопросов, вру, что текст песни — перевод с норвежского, найденный в каком-то толстом журнале. «Иностранная литература»? «Нева»? Нет, уже не вспомню, простите… И ты, Эжен, извини, песни свои ты еще сочинишь и споешь[6]. Я же не собираюсь вылезать с ними на эстраду, даже на КСПшном слете! И слова с аккордами переписывать не стану, хотя Ритуля уже просит. Потом, потом… а там, глядишь, и забудется.

Хихикаю про себя: ну вот, начинаю выполнять пункты из «обязательного списка попаданцев». Плевать, душа просит песен, и их есть у меня. В конце концов, тварь я дрожащая или право имею?

Слушатели тем временем требуют продолжения. Стоянка в Ростове-на-Дону позади, Галина с Татьяной Иосифовной тихо радуются, что все прошло благополучно, никто из деток (это не ирония, они так к нам обращаются) не отстал.

— Ну, что вам еще спеть? «Машину» не предлагать, и без меня есть кому.

— Блатняк! — требует Генка Симонов и вызывающе смотрит на учительниц.

Галина недовольно хмурится, но молчит. Подход у нее такой: не давить и не навязывать.