Игра в ящик

И это огорчало. Ведь, с одной стороны, именно отсутствие рабочего контакта с научным руководителем и превратило окончательно и бесповоротно А. А. Панчеху в человека без имени и отчества, с дурацким прозвищем, кликухой, да еще женского, сомнительного рода, склоняющейся по типу всем вам крышка и финита – Махатма, Махатмы, Махатме и т. д. А с другой, научный руководитель, блистательный пройдоха, жулик, один-единственный мог совершить чудо. Волшебник Л. Н. Вайс мог дать добро на предзащиту, махнуть рукой и пропустить Борька через научный семинар и так, законным образом, официально продлить Борино пребывание в Миляжкове МО, на месяц, а неофициально, уже по инерции – на два или, быть может, три. Дать лишний квартал, а с ним и шанс пусть не в московском, так в подмосковном ЗАГСе в красивую пологую черту без лишних завитушек свести горбы и ямы аспирантской нелегкой линии.

С пчелиной, гудящей середины мая Борис пахал. Не шлялся по арбатским переулкам, где, по общажному преданию, один донецкий парень, такой же, в общем, аспирант, как все, однажды встретил свое счастье. Младшую дочку маршала с полным набором и пайком. Не рыскал Боб и по мелкому песку бульваров, где внучки секретарей ЦК, как утверждали знающие люди, выгуливают кривоногих, как обувные этажерки, такс.

Всю накопленную за два с половиной года патентных изысканий tensile strength «разрывающую интенсивность» Б. Катц пытался zurückgewinnen «выиграть назад», как и положено фурайхоииру-баттэри, тут долгое «и» на полный кубик легких. Но если собственное новое заповедное слово по заявленной в теме Бориной работы проблеме упреждающей коррекции радиальной девиации в магнитных подшипниках шахтных маховиков-накопителей как-то пока не формулировалось, не вытанцовывалось, не клеилось, зато старые, чужие, переведенные с двух европейских и одного азиатского языка, лепились единым духом, строились одно к другому, вальсировали мальчик с девочкой за будьте здоровы. Как результат клейки и пайки в конце июня двести пятьдесят машинописных страниц, благоухающих шипучими, летучими молекулярными решетками московской фабрики «Свобода», легли на стол Л. Вайса.

– Что это? – спросил Лев Нахамович, безо всякой подготовки и напряжения издав ртом звук, который из себя часами выманивал с помощью разнообразных и сложных приспособлений трудолюбивый и настойчивый Махатма.

– Работа, – не дрогнув, твердо и решительно ответствовал Борис.

И вновь проклятый женский род. Неверный и таинственный. Работа. Лишь через месяц выяснилось, что аспирант и его научный руководитель вкладывают в это незатейливое существительное, склоняющееся по тому же продуктивному типу, что и Махатма, работа, работы и работе, работу, совершенно разный, никак не совпадающий, гармонии и мира не сулящий смысл.

Пару недель, покуда антисептика линяла, а взгляд Льва Нахамовича твердел и фокусировался, завлаб злословил. Шутил. Пачку листов, пуд, весом превышающий в два раза весь, от введения до заключения, кандидатский стандарт и норматив, Вайс счел анекдотической попыткой представить первую главу, одну-единственную, состояние вопроса. И только-то. Упоминались тезки Л. Н. Вайса Лев Толстой, автор четырех томов «Войны и мира», и Лев Моисеевич Мишурис – автор единственной в истории ИПУ двухтомной докторской на тему управления горным давлением. Оба, скорее с юмористическим, нежели негативным, уничижительным оттенком. Вся горечь и безнадежность последнего досталась Боре, когда, прослушав дежурные рекомендации о необходимости существенного сокращения и вообще большего внимания и уважения к согласованию определяющего и определяемого слова, Катц, окрыленный отеческим, универсальным тоном наставлений, вдруг птенчиком чирикнул:

– Лев Нахамович, автореферат тоже надо подготовить к предзащите?

– Какой автореферат? – как дачный краник на летней заре, поперхнулся столь неуместным и многосложным словом Л. Н. Вайс.

– Мой, – доверчиво лучась, неумолимо гнал волну Борис Аркадьевич. Качал. Лез на рожон.

Вот тут-то Лев Нахамович и опростоволосился. Ляпнул постыдное, немыслимое, несовместимое с его безукоризненными манерами лощеного проныры, английским твидом, блестящей итальянской кожей и сигаретами с ментолом Salem из олимпийских недоступных закромов:

– Вы что, совсем того?

Контакт с научным руководителем трагически терялся, а с А. Панчехой, он же Махатма, наоборот, все четче и яснее намечался, обрисовывался. И что ужасно, и то и это пугающе разнонаправленные перемещения в пространстве и во времени – на почве патентных изысканий.