Игра в ящик

И лишь увидев Олечку, Б. Катц опять воспрял. Она была бледна, несчастна и вся понятна. Вот только подойти к ней и заговорить не было ни малейшей возможности. В переполненном холле главного корпуса ИПУ алый плюшевый гроб на черном бархате постамента, словно сторожевая лодка, торпедный катер, отделял близких и родственников от медленно струившихся волн сочувствия с другой, подветренной стороны. В спину дышали, и цветы пришлось положить второпях, где-то в ногах, в районе живота, а Олечка сидела рядом с матерью у изголовья и, кажется, в этот момент вовсе на Борю не смотрела. Зато на нее саму не отрываясь пялился лысоватый молодой человек, маячивший прямо у Оли за спиной. Больше того, время от времени плешивый субчик со сдавленной картошкой носа, которую до этого Борис видел лишь у директора ИПУ А. В. Карпенко и только ему прощал, трогал плечо и руку девушки и тем особенно расстраивал Б. Катца. Счастливая мысль, что это родственник, конечно же, двоюродный, троюродный, пришла не сразу, но тут же успокоила. Борис собрался вновь, резиночка решительности, авиамодельная венгерка, в очередной раз саму себя подкинула к зениту.

«Гроб, – соображал Б. Катц, – таскать – не выражать сочувствие, желающих немного, а я как раз не откажусь... Ни в коем случае. Сам выдвинусь и даже... может быть, таким вот образом... в первый автобус попаду, где Олечка. Скажу ей...»

И вновь лишь мысленно. Какой-то человек со старой перхотью на вороте пиджака и свежим ручьем пота на загривке сунул Борьку венок. И вереница еловой, траурной геральдики, сама собой образовываясь и вытекая в распахнутые двери, засосала Катца. А с гробом подсуетились совсем иные, Бориным сценарием не предусмотренные люди – Левенбук, Прокофьев, Подцепа, Караулов и Гринбаум. Шестого Боря даже не знал, как звать. На улице Катц просто растерялся, не к той машине сунулся, последним сдал увитый черной лентой лапник и едва не остался вообще без места не в главном, ритуальном, а в самом обычном, нанятом институтом для грустного мероприятия автобусе. В одном из трех снятых автохозяйством прямо с маршрута, с линялой цифрой 353 на лбу. Этот желтый, замученный челночным бытом ЛиАЗ оказался самым недужным и медленным из всех, и, выгрузившись на кладбищенский песок, Б. Катц увидел, что снова опоздал.

Теперь к гробу пристроились посланцы Отделения разрушения. Вся в полном составе грузинская футбольная колония общаги: левый крайний Вахтанг, правый крайний Зураб, Гия-большой и Гия-маленький по центру, а также присоединившийся к ним стоппером-опорником Алан Салаев. Шестого Боря опять не знал, но и не важно, в любом случае это был не он, не Боря, самый необыкновенный в мире Катц с буквой «т» внутри.

Сердце аспиранта терлось о ребра и аукалось за ухом. Все было не так, и еще глаза мозолил мерзкий тип, троюродная сволочь, маячивший за спиной несчастной, почти родной, но по-прежнему недостижимой Олечки, то в профиль – трехлинейкой со штыком, то развернувшись вдруг анфас – полковым флагом. Сейчас, когда начались речи, Борис, задвинутый на самый край, сбоку видел отчетливо: проклятый прилипала мало того что безволос не по годам – ядреный шишак пузца болтался впереди свиньи, уродливо и неестественно, будто привязанный.

– Валентин Антонович Карпенко, – кто-то негромко сказал у Катца за спиной.

Но Боря не понял, к чему бы это могло относиться и зачем вообще здесь прозвучало.

– Вцепился мертвой хваткой, – в ответ поддакнули совсем уже беззвучно все там же, за спиной, но и это Б. Катцу не прояснило молнией картину мира.

Над головою, низко-низко, качая крыльями, моргая габаритными огнями, разворачивались самолеты, выбирая одни из трех лежащих в секторе Миляжкова ворот столицы. Быково, Домодедово или же Внуково. И Боря под распростертыми крылами «Аэрофлота» продолжал надеяться. Общая тайна, книжка, никому не видимый предмет, соединял его с девушкой в черном, то расплывавшейся туманом, то резким силуэтом проступавшей на фоне высокой желтой кучи у края узкой прямоугольной ямы. Именно книга уже один раз сводила Олю с Борей, давала первый шанс, так почему бы не второй, последний и решительный?

Увы, та же вода оказалась отравой, желчью, битумом. Да и почему он в нее вступил, Борис не смог бы объяснить. Свой талисман, волшебный приворотный томик в газетной вытертой обложке, Катц собирался прижимать, лишь чувствовать у левого соска в момент решающего разговора, но вместо этого взял да и выудил. Вдруг засветил, лишил сакральности и силы.

Совсем все отключилось в бедной голове, сварилось, отстегнулось, когда уже и не надеясь и даже не прося, Борис увидел наконец-то Олечку. Одну и совсем рядом. Прямо перед собой.

Она стояла стебельком у столбика серебряной ограды соседней могилы, с ордой неодинаковых белых камней рядком, и неизвестно отчего, кто, почему, зачем вручил, в руках держала большой портрет отца. И сходство казалось ошеломляющим. Может быть, это помутило разум?