Игра в ящик

И всегда он сохранял внутреннее равновесие и верную ориентацию в пространстве, потому что никогда не раскрывался, никого не пускал в этот шкаф, которым его наградила природа в виде тела. Никого, даже Маринку. Никто не мог увидеть нежную тьму, в которой, похожая на розовый ночной цветок, лишенная покровов, какого-либо эпителия, то раскрывалась, то закрывалась душа Романа. Таинственная, неведомая миру незабудка. И вдруг внезапно выясняется, что Дарвин и Линней знают не только латинское название этой великой тайны мироздания, секретного чуда природы, но кроме по-своему красивых -усов или -умов еще по меньшей мере шестнадцать самых банальных и доступных способов использования деликатной растительной субстанции в народном хозяйстве для производства масла, мыла и пеньки. И главное, не остановятся ни Дарвин, ни Линней, коли нужда заставит. И Рома взбеленился. И захотел ударить коллегу по лицу. Свалить могучим, разбухшим от сапожной злобы кулачищем и растоптать. Убить. Убрать с дороги, снести единственного человека, способного и главное изо всех сил желавшего его, Р. Р. Подцепу, как раз выручить, помочь, хоть как-то и хоть чем-то. Взреветь быком-производителем, хозяином Европы, Азии, всех четырех осколков света, и уничтожить Алексея Леопольдовича Левенбука. Именно А. Л. и никого иного, хотя и очевидно было, и понятно, что все беды и проблемы аспиранта с готовой, практический уже законченной работой создал совсем другой товарищ и коллега. Николай Николаевич Прокофьев. С. н. с. и к. т. н.

Несколько недель сразу после смерти Прохорова инерция высоких звезд тащила Ромку. Методику, которую ему помог сложить и причесать все тот же Левенбук, недоверчивый и хитроватый Гипроуглемаш не стал особенно мурыжить и совершенно неожиданно согласовал с первого раза. Обсуждение было неровным, и, в точности как это и предсказывал профессор Прохоров, вставали короли логарифмических линеек, наследники табличек Брадиса, в чине от инженера-конструктора до главного конструктора проекта, и, подозрительно косясь на Ромкины листы с подвешенными на стрелках ромбиками «да-нет» алгоритма и общей эквивалентной схемой привода, принятой в расчете, интересовались, а в курсе ли существующих ограничений по сортаменту сталей автор методики?

И всем им, ласково послушав, поддакнув и покивав, председательствующий, замдиректора по выемочному оборудованию, с интернациональной, как магнит, парой фамилии и имени, Иван Бакая, негромко и ненавязчиво напоминал:

– Это ученик покойного Михаила Васильевича, молодой талантливый соавтор его трудов... Ведется большая и нужная теоретическая работа, задел даже не на завтра, а на послезавтра общей практики проектировочных расчетов, когда электронно-вычислительная техника, перестав быть пугающей экзотикой, войдет на правах повседневного инструмента...

И так далее. И самое главное.

– Необходимо помнить, что без эксперимента нет развития... А то, что мы сейчас рассматриваем, как раз и есть опытная методика, которая ни в коем случае не отменяет сложившихся, но предлагает инструмент сравнения и оценки... Поле для опытов, я бы сказал, всем нам нужных проб и ошибок...

Пропихнул убитый и похороненный Михаил Васильевич Прохоров, такие волны при жизни создавал, такие течения во всех подземных и надземных средах, что и месяц спустя Ромкину лодочку еще толкали к берегу, несли. Двадцатого сентября печать и подписи директора и главного конструктора Гипроуглемаша появились на титульном листе, но ровно на две недели позже того, когда бы надо было. Второй паровоз, Антон Васильевич Карпенко, директор ИПУ, который, по мысли и задумке профессора Прохорова, а теперь и завсектором, к. т. н. Левенбука, должен был закинуть двадцать три странички своим друзьям в министерстве и тем поставить точку в деле, слег. Микроинсульт. Звучало это нечто микронно-микроскопическое несерьезно, названием чего-то ничтожно, смехотворно мелкого в незримом хоботке комарика, но макро-макси человек пропал, и никто не мог Роману объяснить, когда вернется и в каком виде, даже ипостаси. Тележка, уже не подгоняемая исчезнувшим и вовсе навсегда научным, замерла в полстыке от главной стрелки. Толкни же кто-нибудь, толкни совсем чуток, подуй всего лишь, дохни в нужную сторону, старший товарищ, брат, коллега. Так думал Р. Подцепа, но его просьба, мольба об ускорении и легком, наилегчайшем моменте движения была доставлена в самый неподходящий, невообразимый адрес.

– Что это, что это? Кто вам позволил, как вы смели? – серые зубы окуная в пузыри слюны, пищал и дергался Прокофьев. Старший научный стоял перед столом Подцепы, и если бы не прилипчивость свинцовой краски, то разом стряхнул бы прямо в глаза Роману всю типографскую труху с капусты гранок, с ежившихся под его пальцами страничек нового институтского сборника.

– Кто вам сказал, что это ваши материалы! Кто?

Статья, которую буквально за пару недель сварганили Роман Подцепа и Мотя Гринбаум, упала на рецензию, и не к кому-нибудь, а именно к Прокофьеву, лягушке с гальванической развязкой, электрифицированному трупу.