Игра в классики

— Ты действительно хочешь, чтобы именно я передала Оливейре мате? — тихо спросила она.

— О чем у вас разговор, че? — сказал Оливейра, высунувшись из окна по пояс и опершись о доску обеими руками. Служанка с первого этажа вынесла из дома стул, поставила его на тротуар и смотрела на них. Оливейра помахал ей рукой. «Двойной излом времени и пространства, — подумал он. — Бедняжка наверняка думает, что мы спятили, и ждет потрясающей картины, когда мы вернемся в нормальное состояние. Если кто-нибудь упадет, ее забрызгает кровью, это наверняка. А она не понимает, что ее забрызгает кровью, не понимает, что поставила стул так, чтобы ее забрызгало кровью, и не знает, что десять минут назад посреди прихожей у нее случился приступ tedium vitae,[495] не иначе как специально для того, чтобы она вынесла стул на тротуар. И что вода в стакане, которую она выпила в двадцать пять минут третьего, была теплой и противной специально для того, чтобы желудок, этот показатель нашего состояния, во второй половине дня устроил ей приступ tedium vitae, который запросто мог бы снять молочно-белый раствор магнезии с тремя таблетками от Филлипса, впрочем, она и не должна знать, что когда начнется, а что прекратится, это вопрос астрального знания, если уж прибегать к этой пустословной терминологии».

— Да так, ничего особенного, — сказал Травелер. — Готовь веревку.

— Вот она, крепче не бывает. Держи, Талита, я тебе брошу ее отсюда.

Талита уселась на доску верхом и продвинулась сантиметров на пять, опираясь на руки и подтягивая заднюю часть.

— Очень неудобно в этом халате, — сказала она. — Лучше бы в твоих брюках или в чем-нибудь таком.

— Еще чего, — сказал Травелер. — А если ты упадешь, ты только представь, что будет с моими штанами.

— Ты не торопись, — сказал Оливейра. — Еще немного, и я доброшу до тебя веревку.

— Какая эта улица широкая, — сказала Талита, глядя вниз. — Куда шире, чем смотреть из окна.

— Окна — это глаза города, — сказал Травелер, — и, естественно, искажают все, на что они смотрят. Сейчас ты все видишь, как оно есть, окружающее предстает перед тобой таким, каким видит его голубь или лошадь, которые даже не знают, что у них есть глаза.

— Оставь свои ценные мысли для журнала N. R. F. и покрепче привяжи доску, — посоветовал Оливейра.

— Ну конечно, ты лопнуть готов, когда кто-то высказывает мысли, которые тебе самому хотелось высказать, да ты не успел. Я прекрасно могу держать доску и при этом думать и разговаривать.

— Я уже почти на середине, — сказала Талита.

— На середине? Да ты только чуть-чуть отодвинулась от окна. Тебе еще метра два до середины — не меньше.

— Поменьше, — сказал Оливейра, чтобы подбодрить ее. — Вот-вот уже можно будет бросать веревку.

— По-моему, доска опускается, — сказала Талита.

— Ничего она не опускается, — сказал Травелер, который сидел верхом на том конце доски, который был в комнате. — Разве что немного вибрирует.

— Кроме того, ее конец лежит на моей доске. Вряд ли они обе обрушатся одновременно.

— Да, но я вешу пятьдесят шесть кило, — сказала Талита. — Когда я дойду до середины, я буду весить по меньшей мере двести. Я чувствую, что доска все больше опускается.

— Если бы она опускалась, — сказал Травелер, — у меня ноги болтались бы в воздухе, а я не просто достаю ими до пола, они спокойно стоят себе на полу. Бывает, конечно, что доски ломаются, но в данном случае это было бы очень странно.

— Сопротивление волокнистого материала гораздо выше в продольном направлении, — изрек Оливейра. — Примерно как у вязанки тростника или чего-то похожего. Я надеюсь, ты не забыла мате и гвозди.

— Они у меня в кармане, — сказала Талита. — Бросай веревку. У меня что-то нервы сдают.

— Это от холода, — сказал Оливейра, наматывая веревку на руку, как это делают гаучо. — Осторожней, держи равновесие. Я, пожалуй, наброшу на тебя лассо, тогда мы будем уверены, что веревка будет у тебя в руках.

«Любопытно, — подумал Оливейра, глядя, как веревка летит над головой Талиты. — Все получается как нельзя лучше, если по-настоящему захотеть. Анализ всегда только портит дело».

— Ну вот и добралась, — объявил Травелер. — Придвинь доски поближе друг к другу, чтобы их можно было связать, а то они немного разошлись.

— Обрати внимание, как я набросил на нее лассо, — сказал Оливейра. — Теперь, Ману, ты не станешь отрицать, что я могу работать с вами в цирке.

— Ты задел меня по лицу, — пожаловалась Талита. — Эта веревка так колется.

— А что если я надену ковбойскую шляпу, свистну что есть мочи и буду накидывать лассо на зрителей? — предложил Оливейра с энтузиазмом. — Трибуны устроят мне овацию, это будет успех, невиданный в анналах циркового искусства.

— Ты перегрелся на солнце, — сказал Травелер, закуривая сигарету. — Кроме того, я уже просил тебя не называть меня Ману.

— У меня сил не хватает, — сказала Талита. — Веревка такая жесткая, никак не завязывается.

— Веревка обладает амбивалентностью, — сказал Оливейра. — Ее естественная функция тормозится таинственной тенденцией к нейтральному состоянию. По-моему, это называется энтропией.[496]