Игра в классики

— В этом-то все и дело. Цветные мелки как эсхатологическое явление — вот тебе тема для диссертации. Если муниципальные дворники не покончат со всем этим на рассвете, Цонг-Цонг лично явится сюда с ведром воды. По-настоящему кончается только то, что начинается каждое утро. Люди бросают монетки, даже не зная, что их надувают, поскольку на самом деле эти рисунки не стираются никогда. Их можно сделать на другом тротуаре и в других цветах, но они сделаны той же рукой, мелками из той же коробочки, теми же ловкими приемами. Говоря точнее, если один из этих парней будет все утро просто махать руками, он все равно заслужит свои десять франков, как если бы он нарисовал Наполеона. Но нам нужны доказательства. Они перед нами. Брось им двадцать франков, не скупердяйничай.

— Я уже бросила до твоего прихода.

— Чудно. По сути дела, эти монетки мы вкладываем в рот умершим, вносим свою искупительную лепту. Чествуем эфемерное, поскольку этот храм всего лишь видимость из цветных мелков, которую немедленно смоет струя воды. Стоит положить монетку, и завтра снова вырастет храм. Мы платим за бессмертие, за то, чтобы длилось мгновение. No money, no cathedral.[576] Разве ты сама не нарисована мелками?

Но Пола не ответила; он обнял ее за плечи, и они дважды прошли по Буль-Миш из конца в конец, а потом медленно направились к улице Дофин. Рядом с ними кружился мир, нарисованный цветными мелками, увлекая их в свой танец, жареная картошка — желтый мелок, вино — красный мелок, бледно-нежное небо — небесно-голубой мелок с добавлением зеленого там, где река. Еще раз бросить монетку в коробку из-под сигар, чтобы не допустить исчезновения собора, и в то же время приговорить его к уничтожению, чтобы снова возродить к жизни, позволить струе воды смыть его, чтобы снова выстроить, мелок за мелком, черный, синий, желтый. Улица Дофин — серый мелок, лестница, конечно, темного оттенка, комната с ее ускользающими линиями причудливо выписана светло-зеленым, занавески — белый мелок, покрывало на кровати — мелки всевозможных цветов (да здравствует Мексика!), любовь — мелки, жаждущие фиксатива, который закрепил бы ее в настоящем, остановив мгновение, любовь — мелок ароматный, губы — оранжевый, печаль и пресыщенность — бесцветные мелки, рассыпавшиеся невидимой пылью, оседающей на спящих лицах и на мелках гнетущей тоски, охватившей тело.

— Ты разрушаешь все, к чему прикасаешься, а бывает, тебе достаточно только взглянуть, — сказала Пола. — Ты как серная кислота, я тебя боюсь.

— Ты придаешь слишком большое значение некоторым метафорам.

— Это касается не только того, о чем ты говоришь, но какой ты вообще… Не знаю, как объяснить, будто что-то затягивает в воронку. Ты обнимаешь меня, а мне иногда кажется, что я куда-то проваливаюсь и падаю в колодец. Еще хуже, чем во сне, когда пропадаешь в пустоту.

— Тем не менее, — сказал Оливейра, — ты еще не совсем пропала.

— Прошу тебя, дай мне жить спокойно. Поверь, я сама знаю, как мне жить. Я живу как живется, и мне хорошо. Здесь, где мои дела и мои друзья.

— Давай давай, перечисли. Это помогает. Надо всему дать название, тогда не будешь никуда падать. Вот стоит тумбочка, вот задернутая занавеска, Клодетта живет все в том же доме, Дантон, тридцать четыре, не помню точно, и твоя мама пишет тебе письма из Экс-ан-Прованса.[577] Все в порядке.

— Ты пугаешь меня, латиноамериканское чудовище, — сказала Пола, прижимаясь к нему. — Мы же договорились, в моем доме не говорить про…

— Про цветные мелки.

— Про все про это.

Оливейра закурил «Голуаз» и посмотрел на сложенную пополам бумажку, которая лежала на тумбочке:

— Направление на анализы?

— Да, сказали сделать как можно скорее. Потрогай здесь, сейчас хуже, чем неделю назад.

Была почти ночь, и Пола казалась похожей на одну из женских фигур Боннара[578] — она лежала на кровати, освещенная закатными лучами света, падавшими из окна, будто окруженная зеленовато-желтым сиянием. «На рассвете явится подметальная машина, — подумал Оливейра, наклоняясь, чтобы поцеловать ее в грудь, в то самое место, куда она только что нерешительно указала. — Только она не поднимется на пятый этаж, никогда не слышал, чтоб подметальная или поливальная машина поднялась на пятый этаж. Разве что завтра придет художник и в точности срисует этот тонкий изгиб, где появилось какое-то уплотнение…» Ему удалось перестать об этом думать, по крайней мере когда он целовал ее, ему удалось не думать ни о чем, кроме поцелуя.

(-155)

65

Образец удостоверения члена Клуба

Грегоровиус, Осип.

Без родины.

Луна, полная (обратная сторона Луны еще была невидимой в те доспутниковые времена) кратеров, морей, лунной пыли?

Имеет обыкновение одеваться в черные, серые, темные тона. Никто никогда не видел его в костюме. Есть люди, которые говорят, что у него их три, но он их комбинирует, надевая пиджак от одного костюма с брюками от другого. В этом не так уж трудно убедиться.

Возраст: говорит, что ему сорок восемь.

Профессия: интеллигент. Двоюродная бабушка посылает ему скромное содержание.