Игра в классики

— Да он и так весь компрессами облеплен, — сказала Хекрептен. — Хочешь, я сбегаю куплю «Нотисиас графикас»?

— Давай, — сказал Оливейра. — И пачку сигарет.

— Наконец засыпает, — сказал Травелер. — Но уж теперь он проспит всю ночь, Овехеро дал ему двойную дозу.

— Веди себя хорошо, сокровище мое, — сказала Хекрептен. — Я скоро вернусь. А вечером приготовлю тебе жаркое из вырезки, хочешь?

— С овощным салатом, — сказал Оливейра.

— Дыхание стало ровнее, — сказала Талита.

— И сделаю тебе сладкий рис с молоком, — сказала Хекрептен. — Ты так плохо выглядел, когда пришел.

— Я ехал в битком набитом трамвае, — сказал Оливейра. — Ты же знаешь, что это такое — площадка трамвая в восемь утра, да еще в такую жару.

— Ты и правда веришь, что он будет спать, Ману?

— В той мере, в какой я осмеливаюсь в это поверить, да.

— Тогда пошли к директору, который ждет нас, чтобы уволить.

— Моя супруга очень недовольна, — сказал Феррагуто.

— Что означает это оскорбление? — вскричала Кука.

— Замечательные парни, — сказал Овехеро.

— Таких днем с огнем не найдешь, — сказал Реморино.

— Он мне не верил, а ему нужен был пистолет с рукояткой, — сказал номер 18.

— Отправляйся к себе в комнату, а то велю вкатить тебе клизму, — сказал Овехеро.

— Смерть собаке, — сказал номер 18.

(-131)

59

И тогда, просто чтобы убить время, они ловят несъедобную рыбу; а чтобы она не тухла тут же, на берегу, везде развешаны объявления, что рыбакам надлежит весь улов сразу же закапывать в песок.

Клод Леви-Стросс.[566]

Печальные тропики

(-41)

60

Морелли подумывал о списке acknowledgments,[567] который он так никогда и не включил в опубликованные произведения. Он оставил только несколько имен: Джелли Ролл Мортон, Робер Музиль, Дайзетцу Тейтаро Судзуки, Раймон Руссель, Курт Швиттерс, Виейра да Силва, Акутагава, Антон Веберн, Грета Гарбо, Хосе Лесама Лима, Бунюэль, Луи Армстронг, Борхес, Мишо, Дино Буццати, Макс Эрнст, Певзнер, Гильгамеш (?), Гарсиласо, Арчимбольдо, Рене Клер, Пьеро ди Козимо, Уоллес Стивенс, Айзек Динесен. Имена Рембо, Пикассо, Чаплина, Альбана Берга[568] и некоторых других были зачеркнуты тоненькой линией, как будто их известность была слишком очевидна, чтобы о ней упоминать. Но они все были более или менее таковыми, почему Морелли и не решился включить перечень имен ни в одно из своих изданий.

(-26)

61

Неоконченные заметки Морелли

У меня всегда такое ощущение, что прямо передо мной, у самого моего лица, и между пальцами рук вдруг вспыхивает свет, я словно бы вторгаюсь в кого-то другого, или кто-то другой вторгается в меня, нечто абсолютно прозрачное, что может сгуститься и стать материей света, без времени и пространства. Что-то похожее на дверь из опала и алмазов, за которой начинается то, что ты есть на самом деле и чем ты не хочешь, не умеешь и не можешь быть.

Нет ничего нового ни в этой жажде, ни в этих сомнениях; впрочем, согласен, с каждым разом я чувствую все большее замешательство перед эрзацем, который предложен мне в виде таинственной связи между днем и ночью, в виде хранилища фактов, и воспоминаний, и страстей, о которые я в клочья ободрал отведенное мне время и свою шкуру, все эти проявления, упрятанные куда-то в глубину, такие далекие от того, что совсем рядом, у самого моего лица, предвидение, которое становится видением, изобличающее ту мнимую свободу, с которой я бреду сквозь улицы и годы.

Поскольку я — это всего лишь тело, уже гниющее в какой-нибудь точке будущего, и кости, этот отживший анахронизм, и я чувствую, что мое тело взывает и взывает к сознанию, требуя сделать что-нибудь, пока еще непонятно что, лишь бы не дать себе превратиться в кучу падали. Это тело, которое есть я, предвидит такое состояние, при котором, отрицая себя такого, какой ты есть, и отрицая объективную связь вещей и явлений, сознание уходит за пределы тела и за пределы мира, что и является подлинным восхождением к бытию. Тело мое будет продолжать жить, но это будет не Морелли, это буду не я в тысяча девятьсот пятидесятом году, сгнивший уже настолько, как будто сейчас девятьсот восьмидесятый, тело мое будет жить, потому что за дверью из света (как еще назвать то, что облепляет мое лицо) существование будет значить нечто совсем другое, не тело, и не тело и душа, и не я или другой, не завтра и вчера. Все зависит от… (далее зачеркнуто).

Печальный финал: подобное satori[569] длится лишь мгновение, затем все возвращается на круги своя. Но чтобы достичь его, надо пройти вспять всю историю, и внешнюю, и внутреннюю. Trop tard pour moi. Crever en italien, voire en occidental, c’est tout ce qui me reste. Mon petit café-crème le matin, si agréable…[570]

(-33)

62 [571]