Игра в классики

— Ох уж эти мне легкие решения, сюжеты для антологий фантастических рассказов. Если ты способен увидеть вещи такими, какие они есть, ты не сдвинешься с места. Если ты выйдешь из территории, то, скажем так, перейдешь из первой клетки во вторую или из второй в третью… Это так трудно, doppelgӓnger, сегодня ночью я проделывал это с помощью окурков и дальше восьмой клетки так и не попал. Все мы хотим царствовать тысячу лет, мечтаем о некой Аркадии, где, вполне возможно, будем куда более несчастны, чем здесь, но речь идет не о счастье, doppelgӓnger, мы не хотим участвовать в этой грязной игре в подмену понятий на протяжении тех пятидесяти — шестидесяти лет, что нам отпущены, мы хотим протянуть руку правде, вместо того чтобы постоянно съеживаться от страха, думая о том, не прячет ли кто-то другой нож за пазухой. Если говорить о подменах, меня нисколько не удивляет, что мы с тобой одно и то же, но только каждый на своем берегу. Поскольку ты считаешь меня тщеславным, то получается, что я выбрал наиболее благоприятную сторону, но как знать, Ману. Единственное, что я знаю, — это то, что я уже не могу быть на твоем берегу, все, что попадает мне в руки, разбивается, я проделываю все эти ужасные вещи, чтобы сойти с ума, полагая, что это очень просто. Но тебе, поскольку ты состоишь в гармонии со своей территорией, не понять этих метаний, я даю первоначальный толчок, и что-то начинает происходить, но тут пять тысяч лет генетики, вроде бы уже сильно полинялой, все равно отбрасывают меня назад, и я снова попадаю на территорию и шлепаю по ней две недели, два года, пятнадцать лет… Однажды я тычу пальцем во что-то привычное, и просто невероятно, палец вдруг продырявливает это привычное и вылезает с другой стороны, кажется, ты уже почти добрался до последней клетки, и вдруг женщина возьми и утопись, или со мной случается приступ, приступ сострадания, когда оно того не стоит, ох уж это мне сострадание… Я говорил тебе о подмене понятий, так ведь? Какая все это грязь, Ману. Почитай Достоевского насчет подмены понятий. Так вот, пять тысяч лет снова отбрасывают меня назад, и приходится начинать все сначала. И я считаю тебя своим doppelgӓnger, потому что постоянно перехожу с твоей территории на мою, если она и вправду моя, и во время этих достойных сожаления перебежек я смотрю на тебя как на свою оболочку, которая осталась на другом берегу и смотрит на меня с жалостью, ты и есть эти самые пять тысяч лет существования человека, втиснутые в метр семьдесят, которые смотрят на меня как на клоуна, который хочет выпрыгнуть из своей клетки классиков. Я все сказал.

— Хватит нас доставать, — крикнул Травелер тем, кто снова колотил в дверь. — Че, в этом дурдоме поговорить спокойно не дадут.

— А ты молодец, брат, — сказал Оливейра растроганно.

— В любом случае, — сказал Травелер, еще немного придвигая стул, — ты не можешь отрицать, что на этот раз перегнул палку. Перевоплощения и прочая фигня — это все, конечно, хорошо, но твои номера будут всем нам стоить работы, и особенно мне жалко Талиту. Ты можешь что угодно говорить про Магу, но свою жену кормлю я.

— Ты абсолютно прав, — сказал Оливейра. — Иногда как-то забываешь о работе и обо всем таком. Хочешь, я поговорю с Феррагуто? Вон он, стоит напротив. Прости меня, Ману, я не хотел, чтобы вы с Магой…

— Ты нарочно называешь ее Магой? Перестань врать, Орасио.

— Я знаю, что это Талита, но она только что была Магой. Их две, как двое нас с тобой.

— Вот это и называется сойти с ума.

— Все как-нибудь да называется, выбор за тобой, стоит только назвать, а там и пошло. С твоего разрешения я скажу несколько слов тем, кто на улице, они там из себя выходят, дальше некуда.

— Я ухожу, — сказал Травелер, поднимаясь со стула.

— Оно и к лучшему, — сказал Оливейра. — Это к лучшему, что ты уходишь и что я отсюда смогу разговаривать с тобой и с остальными. Это к лучшему, что ты уходишь, а не ползаешь на коленях, как сейчас, потому что я объясню тебе ясно и просто, что будет дальше, тебе, который обожает объяснения, как и всякое другое дитя этих пяти тысяч лет. Как только ты, движимый дружескими чувствами и диагнозом, который ты мне поставил, напрыгаешь на меня сверху, я отскочу в сторону, не знаю, помнишь ли ты, что когда-то я ходил на занятия по дзюдо с мальчишками с улицы Анчорена, и в результате ты вылетишь, как ласточка, в это окно, и на четвертой клетке классиков от тебя останется мокрое место, но это — если повезет, потому что наиболее вероятно, что ты не улетишь дальше второй?

Травелер смотрел на него, и Оливейра видел, как его глаза наполняются слезами. Он сделал рукой движение, будто издали гладил его по волосам.

Травелер подождал еще секунду, потом пошел к двери и открыл ее. Реморино попытался протиснуться в дверь (за ним было еще двое санитаров), но Травелер обхватил его за плечи и оттолкнул от дверей.

— Оставьте его в покое, — приказал он. — Через несколько минут с ним все будет в порядке. Его надо оставить одного, хватит его доставать.