Читаем Игра в классики полностью

Феррагуто и Кука вопили во весь голос, но, судя по всему, они хотели противоположного, поскольку Овехеро выслушал их крики, не меняя заспанного выражения лица, а потом сделал им знак молчать, чтобы Талита смогла договориться с Оливейрой. Операция кончилась ничем, потому что Оливейра, в седьмой раз выслушав просьбу Маги, повернулся к ней спиной, и было видно (хотя и не было слышно), что он разговаривает с невидимым Травелером.

— Слыхал, они хотят, чтобы ты высунулся.

— Вот что, давай я выгляну хотя бы на секунду. Я могу пролезть под нитками.

— Ерунду говоришь, че, — сказал Оливейра. — Это последняя линия обороны, если ты ее прорвешь, мы с тобой действительно окажемся в infighting.[563]

— Хорошо, — сказал Травелер, садясь на стул. — Продолжай свой словесный понос.

— Это не понос, — сказал Оливейра. — Если ты хочешь пройти сюда, тебе незачем просить у меня разрешения. Думаю, это и так ясно.

— Ты можешь поклясться мне, что не выбросишься из окна?

Оливейра посмотрел на него так, как будто перед ним стоял огромный, редкой породы медведь.

— Наконец-то, — сказал он. — Открыл свою кухню. И Мага внизу думает то же самое. А я-то думал, вы меня хоть немного знаете.

— Это не Мага, — сказал Травелер. — Ты прекрасно знаешь, что это не Мага.

— Это не Мага, — сказал Оливейра. — Я прекрасно знаю, что это не Мага. И что ты, со знаменем в руках, выступаешь глашатаем капитуляции, дабы восстановить в доме порядок. Мне становится тебя жалко, старик.

— Да забудь ты обо мне, — сказал Травелер с горечью. — Единственное, чего я хочу, дай мне слово, что ты не наделаешь глупостей.

— Обрати внимание, если я выброшусь, — сказал Оливейра, — я попаду прямо на Небо.

— Пройди с этой стороны, Орасио, и дай мне поговорить с Овехеро. Я все улажу, и завтра об этом никто не вспомнит.

— Ты хорошо проштудировал учебник по психиатрии, — сказал Оливейра почти восхищенно. — Память, достойная отличника.

— Послушай, — сказал Травелер. — Если ты не дашь мне высунуться из окна, мне придется сказать им, чтоб ломали дверь, будет только хуже.

— Мне все равно, одно дело войти, а другое — добраться до меня.

— Хочешь сказать, если они попытаются тебя схватить, ты выбросишься.

— Возможно, на твоей территории это называется именно так.

— Прошу тебя, — сказал Травелер, делая шаг вперед. — Тебе не кажется, что все это похоже на кошмар? Они подумают, что либо ты действительно спятил, либо я действительно хотел тебя убить.

Оливейра немного отклонился назад, и Травелер остановился на уровне второго ряда тазов с водой. Он откатил ногой пару шарикоподшипников, но дальше продвигаться не стал. Под встревоженные крики Куки и Талиты Оливейра медленно выпрямился и сделал им знак успокоиться. Как бы признав себя побежденным, Травелер немного подвинул стул и сел. В дверь снова заколотили, правда не так сильно, как раньше.

— Не ломай ты себе голову, — сказал Оливейра. — Почему ты все время ищешь каких-то объяснений, старик? Единственная разница между нами в данный момент — это то, что я один. И потому будет лучше, если ты спустишься вниз, к своим, и мы поговорим через окно, как добрые друзья. Около восьми я думаю отсюда смыться, Хекрептен наверняка уже ждет, с тостами и мате.

— Ты не один, Орасио. Ты носишься со своим одиночеством из чистого тщеславия, изображаешь из себя Мальдорора из Буэнос-Айреса. Так ты говоришь dop-pelgӓnger, да? Ну видишь теперь, кто-то и правда следует за тобой, кто-то, такой же как ты, хотя он и стоит по другую сторону твоих проклятых ниток.

— Жаль, — сказал Оливейра, — что ты все сводишь к тщеславию, это было бы слишком просто. В этом все дело, во что бы то ни стало найти всему определение. А ты не способен почувствовать на секунду, что все может быть совсем не так?

— Представь себе, способен. Но ты все равно сидишь на краю окна и раскачиваешься.

— Если бы ты действительно представил себе, что все совсем не так, если бы действительно добрался до самого нутра… Никто не просит тебя отрицать очевидное, но если бы ты и в самом деле хоть пошевелился, понимаешь меня, ну хоть кончиком пальца шевельнул…

— Если бы все было так просто, — сказал Травелер. — Если бы все можно было решить, развесив эти идиотские нитки… Ну вот, ты взял и пошевелился, и посмотри на результат.

— А что плохого, че? Не так уж мало — сидеть у открытого окна и вдыхать волшебный утренний воздух, ты только почувствуй, какая свежесть в этот час. А внизу все прогуливаются по двору, это потрясающе, они делают зарядку, сами не зная того. Кука, ты только посмотри на нее, а директор-то, обычно этого сурка из норы не выманишь. А твоя жена, да это же сама лень. И ты, со своей стороны, не можешь отрицать, что сегодня впервые проснулся так рано. И когда я говорю «проснулся», ты понимаешь, что я имею в виду, ведь правда?

— А я вот думаю, не наоборот ли все, старик?

Перейти на страницу:

Все книги серии Азбука-классика

Город и псы
Город и псы

Марио Варгас Льоса (род. в 1936 г.) – известнейший перуанский писатель, один из наиболее ярких представителей латиноамериканской прозы. В литературе Латинской Америки его имя стоит рядом с такими классиками XX века, как Маркес, Кортасар и Борхес.Действие романа «Город и псы» разворачивается в стенах военного училища, куда родители отдают своих подростков-детей для «исправления», чтобы из них «сделали мужчин». На самом же деле здесь царят жестокость, унижение и подлость; здесь беспощадно калечат юные души кадетов. В итоге грань между чудовищными и нормальными становится все тоньше и тоньше.Любовь и предательство, доброта и жестокость, боль, одиночество, отчаяние и надежда – на таких контрастах построил автор свое произведение, которое читается от начала до конца на одном дыхании.Роман в 1962 году получил испанскую премию «Библиотека Бреве».

Марио Варгас Льоса

Современная русская и зарубежная проза
По тропинкам севера
По тропинкам севера

Великий японский поэт Мацуо Басё справедливо считается создателем популярного ныне на весь мир поэтического жанра хокку. Его усилиями трехстишия из чисто игровой, полушуточной поэзии постепенно превратились в высокое поэтическое искусство, проникнутое духом дзэн-буддийской философии. Помимо многочисленных хокку и "сцепленных строф" в литературное наследие Басё входят путевые дневники, самый знаменитый из которых "По тропинкам Севера", наряду с лучшими стихотворениями, представлен в настоящем издании. Творчество Басё так многогранно, что его трудно свести к одному знаменателю. Он сам называл себя "печальником", но был и великим миролюбцем. Читая стихи Басё, следует помнить одно: все они коротки, но в каждом из них поэт искал путь от сердца к сердцу.Перевод с японского В. Марковой, Н. Фельдман.

Басё Мацуо , Мацуо Басё

Древневосточная литература / Древние книги

Похожие книги

Вихри враждебные
Вихри враждебные

Мировая история пошла другим путем. Российская эскадра, вышедшая в конце 2012 года к берегам Сирии, оказалась в 1904 году неподалеку от Чемульпо, где в смертельную схватку с японской эскадрой вступили крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Моряки из XXI века вступили в схватку с противником на стороне своих предков. Это вмешательство и последующие за ним события послужили толчком не только к изменению хода Русско-японской войны, но и к изменению хода всей мировой истории. Япония была побеждена, а Британия унижена. Россия не присоединилась к англо-французскому союзу, а создала совместно с Германией Континентальный альянс. Не было ни позорного Портсмутского мира, ни Кровавого воскресенья. Эмигрант Владимир Ульянов и беглый ссыльнопоселенец Джугашвили вместе с новым царем Михаилом II строят новую Россию, еще не представляя – какая она будет. Но, как им кажется, в этом варианте истории не будет ни Первой мировой войны, ни Февральской, ни Октябрьской революций.

Александр Борисович Михайловский , Александр Петрович Харников , Далия Мейеровна Трускиновская , Ирина Николаевна Полянская

Фантастика / Современная русская и зарубежная проза / Попаданцы / Фэнтези
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее