Читаем Игра в классики полностью

Они вместе выбирали в городе места, где оба раньше никогда не бывали, договаривались там встретиться и почти всегда находили друг друга. Порой их встреча казалась настолько немыслимой, что Оливейра, словно решая очередную задачу по теории вероятностей, долго и недоверчиво кружил по улицам. Быть того не может, чтобы Мага завернула за угол на улице Вожирар как раз в тот момент, когда он, в пяти кварталах от нее, раздумал идти по улице Бюси и без всякой задней мысли направился к улице Месье-ле-Прэнс и продолжал идти, пока не наткнулся на Магу, которая стояла у витрины, поглощенная зрелищем забальзамированной обезьяны. За столиком кафе они восстанавливали каждый свой маршрут во всех подробностях, со всеми неожиданными изменениями, пытаясь объяснить их телепатией, но их попытки терпели крах, однако они находили друг друга в самом запутанном лабиринте улиц, находили почти всегда и хохотали как сумасшедшие, уверенные в том, что обладают каким-то особенным могуществом. Оливейру приводило в восторг безрассудство Маги, ее спокойное пренебрежение к самым элементарным расчетам. То, что для него было анализом вероятностей, результатом отбора или просто верой в то, что он идет куда надо, для нее всегда было предназначением судьбы. «А если бы ты меня не встретила?» — спрашивал он. «Не знаю, но ведь ты же здесь…» Непонятным образом такой ответ делал его вопрос несостоятельным и обнаруживал ничтожность его логических предпосылок. В результате Оливейра чувствовал новый прилив сил для борьбы с ее библиофильскими псевдоизысканиями, а Мага, как это ни парадоксально, была решительно против его презрения к школьным знаниям. Так они и жили, Панч и Джуди,[90] то тянулись друг к другу, то отталкивались, как и следует делать, если кто не хочет, чтоб от любви осталась лишь цветная литография или романс без слов.[91] Впрочем, любовь, ох уж это слово…

(-7)

7

Я касаюсь твоих губ, обвожу пальцем линию твоего рта, будто рисую его собственной рукой, будто твои губы приоткрываются впервые, и мне достаточно закрыть глаза, чтобы все зачеркнуть и начать сначала, каждый раз под моими пальцами рождаются губы, которые я хочу, губы, которые создает моя рука, и я рисую их на твоем лице, губы, единственные из всех, которые я выбрал по своей воле, и я рисую их своей рукой на твоем лице, и этот рисунок совершенно случайный, я даже не берусь понять как, но он в точности совпадает с губами, что улыбаются из-под тех, которые нарисовала моя рука.

Ты смотришь на меня, смотришь вблизи, все приближаясь и приближаясь, мы играем в циклопа, мы смотрим друг на друга совсем близко, наши глаза становятся все больше и больше, еще сближаются, проникают друг в друга, один циклоп смотрит на другого, дыхание смешивается, губы сливаются в поцелуе, мнут друг друга, чуть прикусывают, упираясь котиком языка в зубы, играют, ласкаясь, и прерывистое дыхание несет им знакомый запах и тишину. И тогда мои руки погружаются в твои волосы, медленно лаская их глубины, и мы целуем друг друга так, словно во рту у нас множество цветов или рыб, и живое движение жизни, и ее неведомый аромат. И если мы кусаем друг друга, то боль сладка, а если чувствуем, что не хватает воздуха, потому что на мгновение перехватило дыхание у обоих, эта маленькая смерть прекрасна. У нас одна слюна на двоих, с привкусом зрелого плода, и я чувствую, как ты дрожишь, прижимаясь ко мне, будто луна трепещет на поверхности воды.

(-8)

8

По вечерам мы ходили смотреть рыб на набережной Межиссери, это было в марте, месяце, когда солнце, словно леопард, то прячется, то появляется снова, а его желтый цвет с каждым днем все больше приобретает рыжеватый оттенок. Гуляя по набережной, равнодушно взирая на букинистов, которые все равно ничего не собирались давать нам без денег, мы ждали момента, когда увидим аквариумы (мы прогуливались медленно, стараясь продлить преддверие встречи), и вот аквариумы начинали светиться в солнечных лучах, и сотни розовых и черных рыб будто парили в воздухе, подобно неподвижным птицам в стеклянном шаре. Нелепое ликование охватывало нас, и ты тащила меня на другую сторону улицы, чтобы и мы могли войти в мир плавающих в воздухе рыб.

Перейти на страницу:

Все книги серии Азбука-классика

Город и псы
Город и псы

Марио Варгас Льоса (род. в 1936 г.) – известнейший перуанский писатель, один из наиболее ярких представителей латиноамериканской прозы. В литературе Латинской Америки его имя стоит рядом с такими классиками XX века, как Маркес, Кортасар и Борхес.Действие романа «Город и псы» разворачивается в стенах военного училища, куда родители отдают своих подростков-детей для «исправления», чтобы из них «сделали мужчин». На самом же деле здесь царят жестокость, унижение и подлость; здесь беспощадно калечат юные души кадетов. В итоге грань между чудовищными и нормальными становится все тоньше и тоньше.Любовь и предательство, доброта и жестокость, боль, одиночество, отчаяние и надежда – на таких контрастах построил автор свое произведение, которое читается от начала до конца на одном дыхании.Роман в 1962 году получил испанскую премию «Библиотека Бреве».

Марио Варгас Льоса

Современная русская и зарубежная проза
По тропинкам севера
По тропинкам севера

Великий японский поэт Мацуо Басё справедливо считается создателем популярного ныне на весь мир поэтического жанра хокку. Его усилиями трехстишия из чисто игровой, полушуточной поэзии постепенно превратились в высокое поэтическое искусство, проникнутое духом дзэн-буддийской философии. Помимо многочисленных хокку и "сцепленных строф" в литературное наследие Басё входят путевые дневники, самый знаменитый из которых "По тропинкам Севера", наряду с лучшими стихотворениями, представлен в настоящем издании. Творчество Басё так многогранно, что его трудно свести к одному знаменателю. Он сам называл себя "печальником", но был и великим миролюбцем. Читая стихи Басё, следует помнить одно: все они коротки, но в каждом из них поэт искал путь от сердца к сердцу.Перевод с японского В. Марковой, Н. Фельдман.

Басё Мацуо , Мацуо Басё

Древневосточная литература / Древние книги

Похожие книги

Вихри враждебные
Вихри враждебные

Мировая история пошла другим путем. Российская эскадра, вышедшая в конце 2012 года к берегам Сирии, оказалась в 1904 году неподалеку от Чемульпо, где в смертельную схватку с японской эскадрой вступили крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Моряки из XXI века вступили в схватку с противником на стороне своих предков. Это вмешательство и последующие за ним события послужили толчком не только к изменению хода Русско-японской войны, но и к изменению хода всей мировой истории. Япония была побеждена, а Британия унижена. Россия не присоединилась к англо-французскому союзу, а создала совместно с Германией Континентальный альянс. Не было ни позорного Портсмутского мира, ни Кровавого воскресенья. Эмигрант Владимир Ульянов и беглый ссыльнопоселенец Джугашвили вместе с новым царем Михаилом II строят новую Россию, еще не представляя – какая она будет. Но, как им кажется, в этом варианте истории не будет ни Первой мировой войны, ни Февральской, ни Октябрьской революций.

Александр Борисович Михайловский , Александр Петрович Харников , Далия Мейеровна Трускиновская , Ирина Николаевна Полянская

Фантастика / Современная русская и зарубежная проза / Попаданцы / Фэнтези
Дети мои
Дети мои

"Дети мои" – новый роман Гузель Яхиной, самой яркой дебютантки в истории российской литературы новейшего времени, лауреата премий "Большая книга" и "Ясная Поляна" за бестселлер "Зулейха открывает глаза".Поволжье, 1920–1930-е годы. Якоб Бах – российский немец, учитель в колонии Гнаденталь. Он давно отвернулся от мира, растит единственную дочь Анче на уединенном хуторе и пишет волшебные сказки, которые чудесным и трагическим образом воплощаются в реальность."В первом романе, стремительно прославившемся и через год после дебюта жившем уже в тридцати переводах и на верху мировых литературных премий, Гузель Яхина швырнула нас в Сибирь и при этом показала татарщину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. А теперь она погружает читателя в холодную волжскую воду, в волглый мох и торф, в зыбь и слизь, в Этель−Булгу−Су, и ее «мысль народная», как Волга, глубока, и она прощупывает неметчину в себе, и в России, и, можно сказать, во всех нас. В сюжете вообще-то на первом плане любовь, смерть, и история, и политика, и война, и творчество…" Елена Костюкович

Гузель Шамилевна Яхина

Проза / Современная русская и зарубежная проза / Проза прочее