Игра в классики

Большие аквариумы, похожие на огромные бокалы, вынесенные на улицу, их окружают туристы, любопытная детвора и дамы, коллекционирующие экзотические разновидности (550 fr. pièce),[92] и на солнце сияют кубы и шары, наполненные водой, где пузырьки воздуха перемешиваются с солнечными лучами, и розовые и черные птицы кружатся в медленном танце, в маленькой горсточке воздуха, неторопливые, прохладные птицы. Мы рассматривали их, подойдя к стеклу почти вплотную, прижимались к нему носом, навлекая на себя гнев пожилых торговок, вооруженных сачками для ловли этих водяных бабочек, и все меньше понимали, что такое рыба, и вот так, все больше и больше не понимая, мы приближались к тем, которые не понимают сами себя, мы бродили от одного аквариума к другому и подходили так близко, как одна наша подруга, торговавшая во второй от Нового моста лавочке, которая как-то тебе сказала: «Холодная вода их убивает, тоскливая вещь — холодная вода…» А я вспомнил горничную в отеле, которая советовала мне, как ухаживать за папоротником: «Не поливайте его, поставьте ему под горшок блюдце с водой, он, когда захочет, попьет, а не захочет, не попьет…» И еще мы вспомнили одну невероятную вещь, которую где-то вычитали: когда рыба в аквариуме одна, она грустит, но достаточно поставить перед ней зеркало, и она обрадуется…

Мы заходили в крытые магазинчики, где наиболее ценные разновидности содержались в специальных аквариумах, с градусником и красными червячками. Обмениваясь восторженными восклицаниями, мы наблюдали, к явному неудовольствию продавщиц, — они были совершенно уверены, что мы-то уж точно не купим ничего за 550 франков pièce, — за поведением рыбок, за тем, как они любят друг друга, за их очертаниями. Это было время, пропитанное влагой, похожее на жидкий шоколад или на апельсиновый крем с Мартиники, которое опьяняло нас метафорами и аналогиями, так нам хотелось проникнуть в этот мир. Это рыба, ну настоящий Джотто,[93] помнишь, а эти две разыгрались, словно яшмовые собачки, а эта точь-в-точь тень от фиолетовой тучи… Мы открывали для себя формы жизни, лишенной третьего измерения, которые исчезали, вытянувшись в одну нить, или выглядели едва заметной, неподвижной розовой черточкой, пересекающей толщу воды по вертикали. Удар плавника, и непостижимым образом рыба снова здесь, — глаза-усы-плавники, а от живота иногда тянется, покачиваясь, прозрачная ленточка экскрементов, которая все никак не оторвется, выбрасывание отходов, которое вдруг неожиданно ставит это существо в один ряд с нами, уничтожив совершенство чистого образа, которое компрометирует ее, вынуждая вспомнить одно из самых известных слов, которое мы так часто употребляли в то время и в том месте.

(-93)

9

По улице Варенн мы вышли на улицу Вано. Накрапывало, и Мага, повиснув на руке Оливейры, прижималась к его плащу, пахнущему остывшим супом. Этьен и Перико спорили о возможностях отображения мира посредством живописи или слова. Оливейра от скуки обнял Магу за талию. Это тоже может служить способом отображения мира — обнять тонкую теплую талию, чувствуя при ходьбе легкую игру мускулов, похожую на монотонно-настойчивую речь, назойливое повторение в стиле Берлица, я-люблю-тебя я-люблю-тебя я-люблю-тебя. Никакое это не отображение: просто глагол, любить, лю-бить. «А раз глагол, значит, есть связка», на ум пришли грамматические термины. Если бы Мага могла понять, как раздражала его порой власть желания, никчемна власть неразделенного желанья, как сказал один поэт, но какая она теплая, влажная прядь ее волос касается его щеки, Мага Тулуз-Лотрека,[94] когда она идет вот так по улице, прижавшись к нему. Связка была вначале, взять силой — это тоже способ что-то отобразить, но не всегда взаимообразный. Изобретение метода, противоположного отображению, при котором я лю-блю тебя я лю-блю тебя становится втулкой колеса. А Время? Все начинается вновь и вновь, абсолюта не существует. Снова надо принимать пищу и снова извергать пищу, и снова все дойдет до кризисной точки. Непрестанное желание, во всякую минуту, почти всегда одинаковой силы и все-таки все время разное: время придумало ловушку для поддержания иллюзий. «Любовь как огонь, она горит вечно и созерцает Все. И ведь тут же начинаешь говорить каким-то никому не понятным языком».

— Отображать, отображать, — бурчал Этьен. — Если вы не придумали для чего-то название, то это что-то вы даже не замечаете. Это называется «собака», а это называется «дом», как говорил тот, из Дуино.[95] Надо показывать, Перико, а не просто отображать. Я рисую, следовательно, я существую.

— Показывать что? — спросил Перико Ромеро.

— Единственно существующие подтверждения того, что мы живы.

— Это животное полагает, что существует только один орган чувств — зрение, со всеми вытекающими отсюда последствиями.