Игра в классики

Вот так оно было, невероятно, но гармония длилась, и не было слов, чтобы ответить на доброту этих двоих, разговаривавших с ним и глядевших на него с клеток классиков, потому что Талита, сама того не зная, стояла в третьей клетке, а Тревелер одной ногой стоял на шестой, и потому единственное, что можно было сделать, это чуть шевельнуть правой рукой, робко, в знак привета, и сидеть так, глядя на Магу, на Ману, и думать про себя, что в конце концов встреча все-таки состоялась, хотя и не могла длиться дольше, чем этот ужасно сладостный миг, когда лучше всего, пожалуй, не мудрствуя лукаво, чуть наклониться вниз и дать себе уйти — хлоп! И конец.

* * *

(—135)

С других сторон (Необязательные главы)

57

Я стараюсь освежить некоторые понятия к приезду Адголь. Как ты считаешь, не привести ли ее в Клуб? Этьен с Рональдом будут от нее в восторге, она совсем сумасшедшая.

— Приведи.

— И тебе бы она могла понравиться.

— Почему ты говоришь так, словно я уже умер?

— Не знаю, — сказал Осип. — Правда, не знаю. Просто у тебя такой вид.

— Сегодня утром я рассказывал Этьену свои сны, очень забавные. А сейчас, когда ты в прочувствованных словах описывал похороны, у меня эти сны перемешались с другими воспоминаниями. Наверное, и вправду церемония получилась волнующая, че. Довольно необычное дело — одновременно находиться в трех разных местах, но сегодня со мной происходит именно такое, может быть, под влиянием Морелли. Да, да, я сейчас расскажу. Вернее, в четырех местах одновременно. Я приближаюсь к вездесущности, че, а оттуда — прямо в психи… Ты прав, наверное, я не увижу Адголь, сковырнусь гораздо раньше.

— Дзэн-буддизм объясняет возможности вездесущности, нечто подобное тому, что почувствовал ты, если ты это почувствовал.

— Конечно, почувствовал. Я возвращаюсь из четырех мест одновременно: утренний сон, который еще жив и не идет из головы. Кое-какие подробности с Полой, от которых я тебя избавляю, твое яркое описание погребения малыша, и только теперь понимаю, что одновременно я еще отвечал Тревелеру, моему буэнос-айресскому другу; этот Тревелер, при всей его распроклятой жизни, понял мои стихи, которые начинались так, вдумайся немного: «Я снюсь тебе унитазом». Это просто; если ты вдумаешься, может, и ты поймешь. Ты возвращаешься к яви с обрывками привидевшегося во сне рая, они повисают на тебе, как волосы утопленника: страшное омерзение, тоска, ощущение ненадежности, фальши и главное — бесполезности. И ты проваливаешься внутрь себя и, пока чистишь зубы, чувствуешь себя и впрямь унитазом, тебя поглощает белая пенящаяся жидкость, ты соскальзываешь в эту дыру, которая вместе с тобой всасывает нечистоты, слизь, гной, струпья, слюну, и ты даешь унести себя в надежде когда-нибудь вернуться в другое и другим, каким ты был до того, как проснулся, и это другое все еще здесь, все еще в тебе, в тебе самом, но уже начинает уходить… Да, ты на мгновение проваливаешься внутрь себя, но тут защита яви — ну и выраженьице, ну и язык — бросается на тебя и удерживает.

— Типичное экзистенциалистское ощущение, — сказал Грегоровиус самодовольно.

— Наверняка, однако все зависит от дозы. Меня унитаз и вправду засасывает, че.

(—70)

58

— И хорошо сделал, что пришел, — сказала Хекрептен, насыпая свежую заварку. — Дома-то лучше, что ни говори, совсем другая обстановка. Тебе надо взять два-три дня отпуска.

— Конечно, — сказал Оливейра. — А то и больше, старуха. Жареные пончики выше всяких похвал.

— Какое счастье, что тебе понравились. Не объедайся слишком, а то пронесет.

— Не беда, — сказал Овехеро, закуривая сигарету. — Сейчас вы у меня поспите в сиесту, а вечером, думаю, уже сможете выложить флеш-рояль и тузовый покер.

— Не шевелись, — сказала Талита. — Поразительно, не можешь ни секунды быть в покое.

— Моя супруга страшно недовольна, — сказал Феррагуто.

— Возьми еще пончик, — сказала Хекрептен.

— Не давать ему ничего, кроме сока, — приказал Овехеро.

— Национальная корпорация ученых в различных науках по принадлежности и их научные учреждения, — пошутил Оливейра.

— Кроме шуток, че, ничего не ешь у меня до утра, — сказал Овехеро.

— Вот этот, где побольше сахара, — сказала Хекрептен.

— Постарайся уснуть, — сказал Тревелер.

— Эй, Реморино, стой у дверей и не давай Восемнадцатому донимать его, — сказал Овехеро. — Он такой шум поднял, все твердит о каком-то бум-пистоле.

— Если хочешь спать, я закрою шторы, — сказала Хекрептен. — И не будет слышно радио дона Креспо.

— Не надо, оставь так, — сказал Оливейра. — Передают что-то Фалу.

— Уже пять часов, — сказала Талита. — Не хочешь поспать немного?

— Смени ему еще раз компресс, — сказал Тревелер. — Сразу видно, от компресса ему легче.

— Он и так у нас в компрессах, как в ванне, лежит, — сказала Хекрептен. — Хочешь, я сбегаю куплю «Нотисиас графикас»?

— Купи, — сказал Оливейра. — И пачку сигарет.

— Еле заснул, — сказал Тревелер. — Но уж. теперь проспит до утра, Овехеро дал ему двойную дозу.