Игра в классики

— Ты мне клянешься, что не бросишься вниз? Оливейра посмотрел на Тревелера так, словно перед ним была гигантская панда.

— Ну вот, — сказал он. — Раскрыл свои карты. И Мага внизу думает то же самое. А я-то считал, что вы меня чуть-чуть знаете.

— Это не Мага, — сказал Тревелер. — Ты прекрасно знаешь, что это не Мага.

— Это не Мага, — сказал Оливейра. — Я прекрасно знаю, что это не Мага. И что ты — знаменосец, поборник капитуляции и возвращения к домашнему очагу и к порядку. Мне становится жаль тебя, старик.

— Забудь про меня, — сказал Тревелер с горечью. — Я хочу одного: дай мне слово, что не натворишь глупостей.

— Обрати внимание: если я брошусь, — сказал Оливейра, — то упаду прямо на Небо.

— Отойди-ка Орасио, в сторонку и дай мне поговорить с Овехеро. Я сумею все так устроить, что завтра никто об этом и не вспомнит.

— Не зря читал учебник психиатрии, — сказал Оливейра почти восхищенно. — Смотрите, какая память.

— Послушай, — сказал Тревелер. — Если ты не дашь мне выглянуть в окно, я вынужден буду открыть им дверь, а это хуже.

— Мне все равно, пусть входят, войти — это одно, а подойти сюда — совсем другое.

— Хочешь сказать, если тебя попробуют схватить — выбросишься?

— Возможно, там, на твоей стороне, это означает именно такое.

— Послушай, — сказал Тревелер, делая шаг вперед. — Тебе не кажется, что это просто кошмар какой-то? Они подумают, что ты и вправду сумасшедший и что я на самом деле хотел убить тебя.

Оливейра откинулся немного назад, и Тревелер остановился у второго ряда тазов. И только пнул пару роллерманов, но вперед идти не пытался.

Под тревожные вопли Куки и Талиты Оливейра медленно выпрямился и успокаивающе махнул им рукой. Словно признавая себя побежденным, Тревелер подвинул немного стул и сел. Снова заколотили в дверь, но на этот раз не так громко.

— Не ломай больше голову, — сказал Оливейра. — Зачем искать объяснений, старик? Единственная кардинальная разница между нами в этот момент состоит в том, что я — один. А потому лучше тебе спуститься к своим и продолжим разговор через окно, как добрые Друзья. А часов в восемь я думаю перебраться отсюда, Хекрептен ждет меня не дождется, и пончиков нажарила, и мате заварила.

— Ты не один, Орасио. Тебе хочется быть одному из чистого тщеславия, выглядеть этаким буэнос-айресским Мальдорором. Ты говорил — Doppelgänger, не так ли? И пожалуйста, на самом деле другой человек следует твоим поступкам, и он такой же, как и ты, хотя находится по ту сторону проклятых ниток.

— Жаль, — сказал Оливейра, — что у тебя такое упрощенное представление о тщеславии. В этом-то все и дело: составить себе представление, чего бы это ни стоило. А ты способен хоть на секунду допустить мысль, что все, может быть, и не так?

— Представь, что допускал. Но ты все равно сидишь на раскрытом окне и раскачиваешься.

— Если бы ты на самом деле допустил, что все не так, если бы ты и вправду способен был добраться до сердцевины проблемы… Никто не просит тебя отрицать того, что ты видишь, однако ты даже пальцем не пошевельнул…

— Если бы так просто, — сказал Тревелер, — если бы только и было что эти дурацкие нитки по всей комнате… — Ты-то пошевельнул пальцем, но погляди, что из этого вышло.

— А что плохого, че? Сидим при открытом окошке и вдыхаем сказочную утреннюю свежесть. А внизу все гуляют по двору, просто замечательно, сами того не подозревая, занимаются зарядкой. И Кука, посмотри-ка на нее, и Дир, этот изнеженный сурок. И твоя жена, а уж она-то — сама леность. Да и ты сам, виданное ли дело: ни свет ни заря, а ты уже на ногах и в полной боевой готовности. И когда я говорю: в полной боевой готовности, ты понимаешь, что я имею в виду?

— А я, старик, думаю, не наоборот ли все?