Игра в классики

Бродяжка спускалась по лестнице, пошатываясь под тяжестью огромного тюка, из которого вылезали рукава расползшихся пальто, рваные шарфы, штаны, найденные в мусорных бачках, лоскуты и даже моток почерневшей проволоки; бродяжка добралась до нижней ступеньки, шагнула на набережную и испустила не то мычание, не то глубокий вздох. Поверх не разобрать каких одежек, должно быть, совсем приклеившихся к коже ночных рубашек, подаренных кофточек, лифчика, способного удержать самый роковой бюст, были напялены еще два, три, четыре платья, целый гардероб, а сверху — мужской пиджак с полуоторванным рукавом, шарф, заколотый жестяной брошкой с зеленым и красным камнем, и в волосах, крашенных под невероятную блондинку, зеленая тюлевая повязка, спущенная на одну сторону.

— Она изумительна, — сказал Оливейра. — Собралась соблазнять этих, из-под моста.

— Сразу видно, она влюблена, — сказала Мага. — А как накрасилась, посмотри на губы. Банку румян извела, не меньше.

— Похожа на Грока. И у Энсора иногда можно такое встретить. Она возвышенна. А вот интересно, как эти двое устраиваются в интимные моменты? Ты же не станешь меня уверять, будто они занимаются любовью на расстоянии.

— Я знаю один закуток возле отеля «Сане», который бродяги облюбовали специально для этого. И полиция не трогает их. Мадам Леони рассказывала мне, что среди них всегда находится хоть один стукач, в такие минуты секреты не держатся. А клошарам, говорят, известно немало о воровских малинах.

— Малина, какое слово, — сказал Оливейра. — Ну конечно, известно. Они у самого края общества. На грани этой воронки. Они должны порядком знать и о рантье, и о священниках. С их места хорошо просматривается самое дно помойки…

— А вот и он. Пьяный, как никогда. Бедняжка, как она его ждет, смотри, даже тюк бросила на землю, знаки ему делает, волнуется.

— Предположим, возле отеля «Сане», но как они все-таки устраиваются, — прошептал Оливейра. — С таким ворохом одежек, че. Ведь она и в теплую погоду расстается с одной-двумя, не больше, а под ними еще пять или шесть, не говоря уже о так называемом нижнем белье. Представляешь, как это все выглядит, да еще на пустыре? Ему-то проще, со штанами управится всякий.

— Они не раздеваются, — предположила Мага. — Не то полиция их зацапала бы. Да и дождь, представь себе. Они забиваются в какой-нибудь угол, на пустыре много ям в полметра глубиною, рабочие сбрасывали в них строительный мусор и бутылки. И, наверное, стоя.

— Прямо в одежде? Ты хочешь сказать, что он никогда не видел ее обнаженной? Ну, тогда это просто скотство.

— Смотри, как они любят друг друга, — сказала Мага. — Как смотрят.

— Это у него вино через глаза выливается. Нежность в одиннадцать градусов с хорошей дозой танина.

— Нет, Орасио, они любят, любят. Ее зовут Эммануэль, она была проституткой где-то в провинции. Приплыла сюда на péniche [309] и осталась в порту. Однажды вечером мне было грустно, и мы с ней заговорили. Вонь от нее — ужасная, и я очень скоро ушла. Знаешь, что я ее спросила? Я спросила, когда она меняет белье. Какая глупость — спросить такое. Она очень хорошая, довольно сумасшедшая, а в этот вечер ей показалось, что она видела на брусчатке полевые цветы, она шла и называла их по именам.

— Как Офелия, — сказал Орасио. — Природа подражает искусству.

— Офелия?

— Прости, я — зануда. Так что она ответила, когда ты спросила ее про белье?

— Она расхохоталась и залпом выпила пол-литра. И сказала, что последний раз снимала что-то через низ, чтобы не путалось в ногах. Одежка истлела на ней. Зимой они страшно мерзнут и поэтому натягивают на себя все, что попадется.

— Не хотелось бы мне заболеть и чтобы меня ночью выносили на носилках. Такой у меня предрассудок. Предрассудки — столпы, на которых держится общество. Мне хочется пить, Мага.

— Иди к Поле, — сказала Мага, глядя на бродяжку, как она милуется со своим дружком под мостом. — Смотри-ка, собирается танцевать, по вечерам в это время она всегда танцует.

— А он похож на медведя.

— Какая она счастливая, — сказала Мага, подбирая с земли белый камешек и оглядывая его со всех сторон.

Орасио взял у нее камешек и лизнул. У камня был соленый привкус.

— Это мой, — сказала Мага и хотела взять его назад.

— Твой, но посмотри, какого цвета он становится у меня. У меня он весь светится.

— А у меня ему спокойно. Отдай, это мой. Они посмотрели друг на друга. Пола.

— Ну и ладно, — сказал Орасио. — Все равно, теперь или в другой раз. Дурочка ты, дурочка, если бы ты знала, как спокойно ты можешь спать.

— Спать одной, тоже мне удовольствие. Ну, видишь, я не плачу. Можешь продолжать, я не буду плакать. Я — как она, посмотри, как она танцует; посмотри, она, как луна, весит не меньше горы, а танцует; вся паршой заросла, а танцует. Вот с кого пример брать. Отдай мой камешек.

— Возьми. Знаешь, как трудно сказать тебе: я тебя люблю. Так трудно сейчас.

— Да, мне бы это показалось копией, копией, отпечатанной под копирку.

— Мы разговариваем, как два орла, — сказал Орасио.

— Смех, да и только, — сказала Мага. — Хочешь, я дам тебе камешек на минутку, пока бродяжка танцует.