Игра в классики на незнакомых планетах

Он давно уж забыл эту страну и недоумевал — почему именно его послали. Он и задания не понимал, если честно. Кто-то потерялся в хитро сложенном сплетении реального и «другого» города, незаметно сложились два расхристанных лабиринта — и вот, пожалуйста, теперь он едет в управу города, которого не видел с дальнего советского детства. Ему почему-то казалось, что, скажем, в Берлине такой инцидент был бы невозможен, что там чертежи «заднего» города только повторяют и преувеличивают — как всегда бывает с «задними» — четкую планировку и бюргерскую устойчивость города настоящего.

Само собой, в Париже о такой четкости говорить не приходилось. Это с виду кажется, что «звездчатый» город построен не абы как, а попробуй, не будучи «из района», пройти два квартала и не свернуть в ненужный тебе переулок.

Именно поэтому, видимо, здешний откровенный бордель не пугал Жозефа.

***

Улицы были закупорены. Пробки — новая болезнь городов. Мало приятного — опоздания, нервы, общий городской склероз. Здесь их, видно, не лечили вообще.

Когда Жозеф попытался спросить, где ему выходить, ответом было общее молчание. Все будто спали, сдвинув лица в воротники, прикрывшись сползшими на глаза шапками. Ему вдруг показалось, что в маршрутке нет никого живого, и стало не по себе.

Вышел он опять в снежно-белый, предновогодний день. Разнотекущему времени его давно научили не удивляться.

***

В здание Управы он попал только с третьего раза, зато его сразу провели к первому лицу города. Лицо города было округлое, с двумя подбородками и голосом-трубой, что мог бы вещать из тарелок-репродукторов.

— Дело в памяти, — сказал голова. — Человек заплутал в памяти, только и всего. Потому вас и позвали.

Жозеф отказывался понимать, какое отношение он имеет к памяти.

Они одновременно наклонились: Жозеф полез в портфель за бумагами, голова — в стол за бутылкой.

Чокнулись, выпили, крякнули.

— Значит, вы уже работали с Лабиринтом?

Жозеф поднял брови: неужто кто-то, имеющий отношение к «внутреннему» городу, там не работал?

— Гадость, — поморщился голова. — Ключница водку делала.

Фраза про ключницу показалась странно знакомой.

— С эмигрантами беда, — вздохнул голова. — А край у нас унылый, много уезжает... Я говорю — начинаешь новую жизнь, не тащи старую... Так нет ведь! Сундуками гребут!

Он глотнул водки, выдохнул со звуком, занюхал с таким смаком, что Жозефу стало завидно. Он подумал о русской душе.

— Это вам не бабушкин хрусталь. Воспоминания — они ж цепкие, прорастают. А Лабиринту одна радость...

***

Ему не нравился этот город. Он не мог нравиться — с этой дикой архитектурой (стеклянные небоскребы, попирающие мелкие хрущевки), с недостроенной башней, колом торчащей поверх мутно-желтой, холодной реки.

Но все равно — Жозеф хотел попасть сюда, потому что здесь остались просторы его детства, его шалаши, заборы, теплый асфальт и нагретые вечера. Ему казалось, что Париж на такое скуп; и уж точно там он не найдет того щемящего ощущения простора.

***

Жозеф отогнал от себя романтику и решил заняться делом. Сперва нужно было прочесать город на предмет узелков. Узелок мог появиться где угодно. Находясь в состоянии сплина, можно связать его из самой самых простых ассоциаций. Впрочем, сплин — слово, более подходящее туманному Лондону или Парижу с его любителями абсента. По-русски надо говорить проще: хандра.

***

Глава города не предложил никого ему в спутники, видимо, проверял. Хотя как раз помощников в городе найти было нетрудно. Жозефу повезло. Едва он вернулся в центр — и стоял, озираясь, пока мелкий снег ударял ему в лицо, и пытался в белом тумане отыскать гостиницу, — как рядом возникла группка молодых людей. Обычная зимняя одежда сидела на них странно, тяжело, будто ребята до этого ничего подобного не носили. Одна из девушек была без шапки, в замысловатой диадеме из бисера. Ее спутник нес за плечом зачехленную гитару.

Жозеф заступил им дорогу — одна нога по колено ушла в снег — и попросил помощи. Они стрельнули на него не слишком удивленными глазами.

— Давайте отойдем, — сказал парень. Жозеф послушно побрел за ребятами, непривычно скрипя снегом на каждом шагу.

В центре маленького скверика они опустились на заледеневшую скамейку. Парень представился Линдиром, расчехлил гитару и стал дергать струны.

Жозеф объяснил, что из Управы, только не из этого города; приехал по поручению и теперь ищет, как пройти в Лабиринт.

— А зачем?

— У нас человек пропал. — Он зачем-то вытащил из портфеля фотографию. Ее внимательно рассмотрели. — Насколько мы понимаем — заплутал в воспоминаниях.

— Давние получаются воспоминания... — протянул парень.

— Давние, — сказал Жозеф.

— Из какой эпохи? — поинтересовалась девчонка с перьями.

— Цыц, Артано, — сказали ей. — Дай взрослым поговорить.

— Зайти-то с любой точки можно, — нахмурил брови Линдир. — Вот где выйти, надо смотреть. У нас город такой... жесткий. Цепкий. Я вон раз вошел — так если б не гитара, кранты бы. Вы карту дайте, я отмечу... Хотя, конечно... — Парень оглянулся на своих. — Если воспоминания такой давности, то у нас в городе одно место, верно?

***