Игра в Любовь и Смерть

Флора покачала головой. Мысль о том, чтобы взять Генри в группу, отдавала безумием. Но на удивление ей хотелось его принять. Непонятно почему, но Флора была уверена, что ей ничего в жизни так не хотелось. Поэтому она обязана сказать твердое «нет». Им обоим только хуже будет, если он сыграет плохо. После такого Флора больше никогда не сможет смотреть ему в глаза.

— Прости, — обратилась она к Генри. — Просто…

— Просто что? Думаешь, я играть не умею? — Он бросал ей вызов, и Флоре хотелось отступить.

— Да не в этом дело.

— Она говорит, — растолковал Шерман, — что это меньшее из зол. Есть еще вопрос твоего возраста. Если тебе уже восемнадцать, то я монашка-жонглер. Придется потолковать с Вагоном на тему, кого он пускает в клуб.

— Флоре нет восемнадцати, — заметил Генри.

— Флора владеет клубом, поэтому на нее правила не распространяются. Иди домой, парень.

— Флора… — Генри расслабил галстук. — Можно мне хотя бы пройти прослушивание?

То, как он произносил ее имя, задевало в душе потаенные струнки. Люди, переживавшие в своей жизни ужас, поняли бы ее чувства. Флора шагнула назад и наступила кошке на хвост. Та зашипела и юркнула во двор.

И Флора произнесла слова, которые ей очень не хотелось говорить:

— Прости, но ты нам не подходишь. — Она отвернулась и, спускаясь по ступенькам, услышала бабушкин голос.

— Может быть, съедите кусочек курицы? Я сама жарила.

Генри вежливо отказался, и его тень на ширме пропала.

***

Он поспешил на улицу, пытаясь не ударять футляром инструмента об углы. Флора даже не захотела его послушать, а такого он себе не представлял и теперь не мог в это поверить. Да, было неслыханной наглостью умолять о прослушивании. Но он талантлив и играл песни Флоры с того самого дня, как впервые увидел ее на сцене. Он так долго репетировал, что на подушечках пальцев образовались мозоли, а она прогнала его без объяснений.

Он думал, что между ними что-то есть. То, как они встретились в детстве. То, как их дорожки снова пересеклись на взлетной полосе и в парке, словно судьба сама подталкивала их навстречу друг другу. То, что они оба понимали язык музыки. То, как она была в его объятиях, когда они вальсировали на крыше под безлунным и беззвездным, но все равно таким полным света небом.

Между этими минутами с Флорой и тем, как он чувствовал себя с Хелен за семейным ужином у Торнов, существовала огромная разница. Выбрать Хелен было бы правильно по многим причинам, но в том, что имело для Генри значение, этот выбор был ошибочен. И тут появилась эта возможность выступать с Флорой на одной сцене — да, благодаря трагедии, но появилась. И Генри был готов ей воспользоваться. Он предложил свою кандидатуру, а Флора сказала «нет». Как он мог быть таким дураком?

Если ей так угодно, он примет ее решение. Отпустит ее. Даст Хелен еще один шанс. Возможно, он ошибался по поводу любви. Возможно, Хелен научит его любить по-другому.

Он поставил футляр рядом с машиной Итана, открыл заднюю дверь и уже собирался положить инструмент на заднее сидение, когда воробей прочирикал мелодию, над которой Генри так напряженно трудился. Возможно, совпадение или просто игра воображения. Так или иначе, пальцы зазудели. По рукам и груди поползли мурашки, и справиться с ними можно было только одним способом.

Он закрыл дверь машины, вытащил контрабас из футляра, поправил смычок и нашел на обочине лоскуток дерна, в который можно было воткнуть шпиль. Да, он уйдет, но оставит Флоре воспоминание о себе. Он повернулся к забору вокруг ее дома, прижал к себе инструмент и проверил, все ли струны настроены.

Он начал с сюиты Баха, написанной изначально для виолончели, но пригодной к исполнению на контрабасе опытным музыкантом. Хорошая пьеса для разогрева, ненавязчивая и плавная. Не останавливаясь, он перешел к «Саммертайм», соединив два произведения интересным переходом. Этот кусок он исполнил так, словно никуда не торопился, а затем, почти закончив, отпустил смычок и пальцами заиграл джазовое пиццикато.

Генри играл все настойчивее. Он желал, чтобы Флора услышала его и поняла свою ошибку, но музыка его поглотила, и теперь ему хотелось только играть, а не причинять боль.

Время достаточно замедлилось, чтобы он смог превратить свои чувства в ноты. Прядь волос скользнула по лбу, разгоряченная кожа вспотела, но руки оставались легкими и быстрыми. Генри играл так, словно не может ошибиться, что ему суждено судьбой стоять на этой обочине и заниматься тем, для чего он был рожден. Его тело, земля и небо больше не были отдельными материями, а оказались связанными так, как три ноты, из которых можно составить бесконечное множество аккордов.

Генри не заметил, что из-за забора показались лица музыкантов из группы. Мужчины поразились, увидев, кто извлекает из инструмента эти чарующие звуки. Слушая его, они сняли шляпы и в конце концов переглянулись. Никто не проронил ни слова.

Генри играл, пока не доиграл до конца. Рубашка прилипла к спине, а капля пота со лба упала на тротуар. Он поднял глаза и увидел, что нашел слушателей. Флора стояла на крыльце, нервно прижимая руку к груди.