Игра в «Мурку»

Вообще Теодор давно уже пришел к выводу, что умение формулировать мысли – отнюдь не есть ультимативный признак ума. Даже наоборот, искусство заключать бесконечно сложные явления в ограничительные и обобщающие суждения на удивление легко осваивается дураками. А Ленин

с Троцким и Гитлер, утверждал он, – впечатляющие и даже ослепительные примеры того, к каким чудовищным последствиям может привести внедрение в массовое сознание обобщающих и хорошо сформулированных концепций. Эти рассуждения Теодора в книге, претендующей на легкость и ироничность, кажутся автору слишком тяжелыми и декларативными. Разум и вкус говорят руке: вычеркни!

– А может, оставим? – спрашивает автора Теодор.

– Нет, – отвечает категорически автор и вычеркивает.

Но Теодор не оставляет размышлений на ту же тему и вечером пишет в знакомую нам тетрадь.

«Две концепции: космополитизм и национальная идея. Первая говорит:

– Я снимаю все проблемы.

Вторая спрашивает:

– Где?

– Что значит – «где»?

– Где это удалось?

– Пока нигде, но я убеждаю, воспитываю, и дело движется. Ведь движется? Признаешь?

– Признаю. Долго еще?

– Что?

– Двигаться.

– Сколько надо будет. Дело-то правильное!

– А нет ли в этом насилия над тем, кто не хочет?

– Чего не хочет?

– Иного рядом.

– Но он же не прав!

– Почему?

– Нужно быть терпимым!

– Как?

– Закалять себя.

– А если затянется?

– Вооружиться терпением.

– А если не получится?

– Надо стараться, надо учиться жить вместе. Эта проблема нелегка, но ее можно и нужно решить и уладить.

– А зачем?

– Что «зачем»?

– Решать и улаживать, если можно не создавать?»

Теперь же все смотрели на Бориса и Тольку-Рубаху. Вид у Теодора, когда он произносит двусмысленные пассажи с издевательским оттенком, – невинный, Борису же не удается спрятать характер. Вот и сейчас – положил ногу на ногу и на высокое колено – ладони, одну на другую, ни дать ни взять писатель Владимир Набоков на старой фотографии.

– Не слушайте их, Толя, – вдруг заявила Аталия, – они никуда не собираются.

Баронесса неожиданно для Теодора изобразила согласие. Теперь уже Борис с Теодором переглянулись. Что это? Женский бунт на корабле? Не иначе как женщины, сговорившись, решили дать сионистский бой за душу Тольки-Рубахи, не поощрить «йериды» (сионистский термин, означающий значительное понижение человеческой ценности вплоть до полного нравственного оскудения, случающееся с субъектами, покидающими Еврейское Государство). Теперь уже заметил Теодор, что и Баронесса и Аталия принарядились сверх обычного, «намазались», по выражению Баронессы, тщательней.

Толька-Рубаха выглядит окончательно сконфуженным.

«Хороша «капелла», – подумал Серега, – поди исполни с ней третью симфонию Брамса».

Еще поговорили о чем-то постороннем, но смущение оставалось в воздухе, вскоре Толька-Рубаха стал прощаться, пообещал подумать, купить словарь языков Ближнего Зарубежья, и рубаха на нем слегка взмокла, хотя кондиционер работал исправно.

– «Яфей нэфеш!» (прекраснодушные хлюндрики, дрянь людишки, левые интеллектуалы), – ругнулся Борис, когда закрылась дверь за Толькой-Рубахой. – Победили, сберегли Тольку-Рубаху! А как же с Серегой – сионистом «ба дэрех» (в развитии)? Не поможем ему? Не жить ему в Тель-Авиве, в Шхунат-Бавли? Придется ему скрываться от полковника в Нетании, рисковать там жизнью из-за криминальных разборок? В Тель-Авив въезжать тайком, в пробках?

«А не такой уж он русофоб», – подумал Серега и даже сделал вид, что не заметил, какие на него, оказывается, имеются у Бориса планы, и может быть, не только у него одного, а и у прочих его агентов тоже.

Борис бывает резок.

– Г'ыба ищет, где глубже, евг'ей, где луче, – Борис изливает желчь обиженного идеалиста, сожалея только, что лишь два грассирующих «р» в этой фразе не позволяют ему выразить всю глубину своего негативного чувства.

Но тут не сдержался Читатель и сам влез в нашу повесть. Причем он явно выглядит возмущенным.

– Ваш Борис страдает глупой петушиной надменностью, – заявляет он, – эти его брыкания – выходки обиженного мальчишки, чей рыцарский порыв не поддержан и не разделен товарищами! У него все признаки философской незрелости. Он игнорирует современную либеральную мысль, в согласии с которой научились мы не предъявлять к человеку чрезмерных претензий, уважать его свободу, принимать иное, быть просто терпимыми, наконец!

Что тут скажешь Читателю! Прав Читатель. Невозможно с ним спорить. Вот и Набоков – бросил разубеждать англичан насчет большевистского чуда в России, занялся делом и преуспел. Отчего же не следовать примеру великих? Но пока мы рассуждаем, взвился Борис.