Игра в «Мурку»

– Вы полагаете, – говорит он, обращаясь к обидевшему его Читателю, – что веками формировавшееся понятие об отечестве и связанные с ним эмоции испарились? Не верю! И ксенофобия никуда не делась! Ну, научились ее частью преодолевать, частью скрывать! Скажите, зачем нужна Анти-диффамационная лига в Америке? Не желаю, чтобы меня защищала Антидиффамационная лига! Это отвратительно! Не хочу лиги! Не сметайте мне со стола великодушия крошки терпимости!

Подождем немного, пока улягутся страсти и успокоится Борис.

Подождали.

– А что, если вырастет у Тольки-Рубахи сын – еврейский генерал? – спросила Аталия. – Что? И тогда не жалко?

Компания задумалась. Действительно, уедет Толька-Рубаха, и не вырастут его сыновья еврейскими генералами, затеряются их следы в Оттаве, в Майами.

– Отдельно взятый человек, и Толька-Рубаха тоже, не бывает адекватен самому себе даже в течение одних суток, – сказал Теодор. – Я, например, утром смел, полон творческих сил и агрессии, решителен, а вечером из меня можно веревки вить и на них вешаться, до того я трусоват и склонен к конформизму. Сделаю что угодно, лишь бы всем угодить. Не поручусь, что кто-нибудь из нас не окажется лет через десять под каким-то предлогом, а то и вовсе без предлога на другом континенте.

Борис подозрительно взглянул на Аркадия.

– Между прочим, Америка заселена бывшими англичанами и прочими европейцами, – заметил Теодор Борису.

– Англичане пришли туда хозяевами страны, а Толька-Рубаха останется там тем же, чем был здесь, – заявил Борис, но к радикальному его накалу уже примешалась усталость. Он махнул рукой.

– М-да, мироощущение «там лучше» легко становится частью натуры еврея, – Теодор снова пытается выглядеть глубокомысленным. – Двухтысячелетнее наследие, – вздохнул он и продолжил тираду: – При этом его, еврея, перемещение из одной точки в другую – это как передвижение пешки по шахматной доске.

– Пешка, добираясь до восьмой линии, становится ферзем, – сказал Аркадий. – Разве в Америке еврейская пешка не выходит в ферзи?

– По моим наблюдениям – в ладьи, – ответил Борис.

– Ладья – это ведь тоже неплохо, – отозвался Аркадий.

– Если бы я был Парменионом, мне хватило бы ладьи.^[17]– «Ты хочешь завоевать то, чего мне и даром не нужно», – напомнил Теодор слова Диогена, сказанные Александру. – Разные системы ценностей, только и всего. А помнят и Александра, и Диогена. Ладно, вычеркиваем Тольку-Рубаху, он ведь все равно не выучит ни киргизского, ни туркменского, а тем более – таджикского, – говорит Теодор и на этом, кажется, хочет закруглить обсуждение.

– Вот вы третируете Анатолия, – неожиданно отозвался русский разведчик, – а ведь ваше отношение к нему попахивает классическим европейским антисемитизмом. По какому праву вы пытаетесь навязать ему свой образ мысли и свои ценности? Что же теперь – еврею уже нельзя жить в Америке или, например, в России? – Серега довольно удобно развалился на диване и ел яблоко.

– У него появилось море свободного времени, – Борис улыбался, кивая в сторону Сереги, – книжки читает, пока мы трудимся в поте лица.

Он обратился к Сереге:

– Хочешь назад в Электрическую компанию, умник? Моше небось продрог уже там между проводами, а Хаим устал тащить кабель из бухты?

– Если возвращаться к обычной трудовой деятельности, то, пожалуй, не в Электрическую компанию. Я ведь не только художественные и по истории книги читаю, я занялся ядерной физикой, – заметил Серега.

Яблоко елось, а Серега задумчиво улыбался своей открытой улыбкой. «Брамсова капелла» смотрела на него со вниманием, ожидая возможного продолжения. Серега не мог разочаровать свою агентуру в такой момент.

– У каждого свое понимание свободы, – сказал он, – разве не может, например, еврей полюбить русскую ширь, прикипеть душой к неяркому ее пейзажу, разделить до конца ее непростую судьбу? Вот как поэт Пастернак, например?

– Пастернак? – переспросил Теодор.

– Этот наглец далеко пойдет, – заметил Борис, когда остальные уже давились от смеха.

– Я совершенно серьезен, – сказал Серега. Он положил огрызок яблока на салфетку, другой салфеткой вытер руки и поднял на окружающих глаза, а в них, как в русском небе, – ни капли лжи.

Скоро в салоне установилось молчание. Теодор поднял голову, его глаза показались Сереге теперь темными и очень большими, хотя он точно знал, что они светло-карие и совершенно обычных размеров. Все дело было в его серьезности.

– Ни в одном микроколлективе в России я не был отвержен. Скорее наоборот, – сказал он. – Наверное, поэтому даже тень такой возможности приводит меня в ужас.

Инженерное словечко «микроколлектив» отвлекло Серегу от смысла сказанного.

ПУТЕШЕСТВИЕ С ВИКТОРОМ

– Ну что, Серега? – спросил Виктор. – Хочешь посмотреть еврейский футбол?

– А ты за кого болеешь?

– В Еврейском Государстве только одна стоящая команда с настоящим спортивным духом – иерусалимский «Гайдамак», – ответил Виктор. Чуть нагнувшись вправо, он достал из бардачка автомобиля два билета и помахал ими перед Серегой.