– Что же, только евреям вечно цитировать Пушкина? – спросил русский разведчик, картинно потупив глаза.
– А знаешь, Серега, – сказал Борис, – во времена нашего отъезда, ты ведь помнишь, – дух критицизма витал над «шестой частью суши», но здесь вскоре мы прочли в глазах: «Расскажите нам, кто такие русские, и мы поймем, кто вы». Так что помимо сантиментов к Пушкину у нас имеется вполне прагматичная заинтересованность в вашем настоящем и будущем. Ваши настоящее и будущее в какой-то степени обнажают нашу наследственность. Между прочим, и без нас и нашего интереса здесь когда-то, после победы над нацизмом, самозабвенно пели переведенные на иврит русские песни. Потом... сам знаешь.
Серега кивнул.
– А насчет противоречия между делом мира и принципом этнокультурной общности, – не забыл Теодор, – то все дело, как всегда, в пропорциях.
Компания выпила за Величие и Пропорции и расплатилась с официанткой. Когда все вывалились на набережную напротив американского посольства, над морем верхняя точка исчезающего солнца выстрелила вдруг ярким одиночным лучом и мгновенно исчезла.
Они спустились к самой воде и молча пошли без цели вдоль берега по мокрому песку. Баронесса с Аталией сняли туфли. Пока мрачнело и приобретало свинцовый оттенок море, наклоненный к западу, облизанный прибоем песок стал казаться серым. Серее, еще серее и, наконец, отразил и море, и закат, будто с застывшего олова кто-то пытался смыть кровь, но не закончил и бросил, оставив где-то розовую пленку, где-то красноватую лужицу. Это длилось долго, очень долго, почти целый час, в течение которого изменялся тон красок на горизонте - от кроваво-красного к темно-бурому. Все это время море противилось попыткам своего описания тем, что катило без конца волны, оставаясь самым шумным и живым объектом осеннего вечера, легко перекрывая шуршание автомобилей, текущих по прибрежному бульвару. Оно захватило большую часть видимого глазу пространства, не проявляя интереса к берегу, к гостиницам и ресторанчикам, обзаводящимся в это время суток веселенькими огнями.
В ниспадающей темноте еще последней, слабой, клубящейся бурой дымкой на краю моря напоминал о себе закат, но уже податливый влажный песок отражал только электрические огни веселого берега. Еще немного, и море в беззвездную ночь станет невидимой шелестящей бесконечностью. По всегдашней своей привычке оно отражает только самое себя. И если море сейчас темно, то отражение его и вовсе – чернота.
ДИМОНА
Посреди недели заглянул к Теодору с Баронессой Борис – взять замеченный им в книжном шкафу старый, советских времен, сборник задач по математике, потренировать через Интернет своего племянника в Миннеаполисе.
Когда они уже пили кофе, зазвонил телефон. Сколько знаем семей, во всех трубку берут женщины.
– Привет, Сережа, – ответила Баронесса после того, как услышала, судя по выражению ее лица, что-то вполне приятное. Неудивительно. Куртуазность и хорошие манеры – фирменный знак КГБ. Еще некоторое время она внимательно слушала, а затем сказала: – Хорошо, к нам как раз сейчас зашел Борис. С остальными разберемся по телефону.
Последовало телефонное прощание с улыбкой хоть и невидимой абоненту, но вполне достоверно проскальзывающей по телефонным проводам к собеседнику.
– Похоже, Сережа начал скучать по Димоне, – сказала Баронесса, – он предлагает показать нам «свою Димону» в один из выходных.
– Отлично, – сразу согласился Борис. Теодор тоже не был тяжел на подъем. Он тут же позвонил Виктору. Тот, не кладя трубку, получил добро Аталии, а Борис тем временем по сотовому телефону звонил Аркадию. Этот разговор затянулся.
– Он спрашивает, что брать с собой, – прокомментировал Борис. И тут же в трубку: – Ну, что ты ей-богу, как барышня! Возьми «шестерку» пива и пару запасных гигиенических прокладок.
Борис перенес трубку от правого уха к левому, потом протянул ее Теодору:
– Поговори с ним, он спрашивает, что за прокладки. Мое терпение иссякло.
– Аркадий, не нужно прокладок, это шутка. Захвати две шестерки пива, остальное мы организуем, – Теодор заканчивает разговор с Аркадием и звонит Сереге. В эту пятницу – едем в Димону.