Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе

– Если ты меня слышишь, Кобзарь, – произнес Тео в сумерки, – если только слышишь – отзовись!..

Ветер унес зов на север, но ответом было молчание.

Спустившись в сырую мглу, едва озаряемую звездами, Теодор обнаружил в силках кролика. Выдвигаются в поход лишь в двенадцать, можно перекусить. Но только Тео пристроил кроличью тушку на огонь, как послышался странный перезвон. Казалось, какой-то пони, обвешанный с гривы до хвоста бубенчиками и колокольцами, скачет к нему во весь опор.

Дзиньк-брямц-бумц!

Пымц-пымц-пымц!

Ты-дыщ!

Тео удивленно приподнялся. Не может быть! Из-за холма выскочил Кобзарь. Согнувшись в три погибели, краснощекий Глашатай взбежал на пригорок и кинулся к Тео:

– …нва…вляется в путь…корее…рять ни мину… ах-ах-ах!

Кобзарь схватился за бок. Казалось, еще чуть-чуть, и запыхавшийся Глашатай грохнется в обморок. Тео пинком отправил бревно под ноги музыканту, и тот рухнул возле костра. Хлебнув из протянутой фляги, Кобзарь откашлялся:

– Обычно я люблю появляться более изящно, но дело не терпит отлагательств! – Он с трудом оторвал взгляд от кролика и тихо заговорил: – Йонва набирает силу. И теперь ищет тебя. Вас всех. Ты знаешь, Тео. Разве нет? Перевал Трандафир…

– Извор, Стежар… Да, знаю. Это все – Йонва?

Теодор до последнего надеялся, что они ошиблись и, выпустив Йонву, не совершили непоправимого.

– Ты звал меня? Я услышал тебя, как раз когда…

Кобзарь запнулся, отмахнулся от стукнувшего по носу здоровенного зуба, обмотанного розовой ниткой.

– Я спешу! Так что ты хотел, мальчик мой?

– Вы сказали… Сказали, что, когда в мире людей появляется великое зло, оно вызывает ответную реакцию – не менее великое добро. И я подумал… вдруг есть способ победить?

Кобзарь сощурил глаза.

– Ох, Тео… – Музыкант пробежался взглядом по лицу Теодора, читая что-то сокрытое от глаз, и вдруг помрачнел. – Мне очень жаль…

Тео знал, что Глашатай Смерти прочел в его глазах, – отвернуться, чтобы скрыться за волосами, было уже поздно. На миг ярость и ненависть всколыхнулись чернотой. Он не желал, чтобы кто-либо читал его чувства, – потому что там, в глубине сердца, он истекал кровью.

Кобзарь встал и шагнул ближе, но Тео отодвинулся.

– Почему ты думаешь, что, если запрешь боль внутри, тебе станет легче?

– Я… не хочу говорить об этом.

Тео уже жалел, что позвал Кобзаря. Зачем он это сделал? Мелодия скрипача напомнила о странной фразе, только и всего… Тео не желал, чтобы кто-либо сейчас читал все, через что он прошел в эти дни. Чтобы хоть единая душа узнала, что Теодор Ливиану впервые за долгие годы днем не спал, а сидел, прислонившись к чердачному окну, смотрел на ползущую по доскам полоску света и утирал при этом слезы.

– А если… со мной?

– Ни с кем.

Глашатай тяжело вздохнул.

– Нельзя перестать кого-то любить лишь потому, что он умер. Так же как нельзя потерять его любовь. Человек как цветок – он приходит в этот мир для того, чтобы весной расцвести, а после, когда наступит осень, умереть. Но разве он исчезает бесследно?

Тео отвернулся.

– Пожалуйста, прекратите!

– Если ты запретишь себе любить, потому что терять любимых – больно, то совершишь ошибку…

– Вам легко рассуждать об этом, не имея сердца!

– Напротив. Мне – труднее всех.

– Я хочу уничтожить этого Йонву. И… и всех нелюдимцев.

Тео повернулся к Кобзарю и наткнулся на обеспокоенный взгляд. Но внутри уже поднималась волна. Решимость. Гнев. Жажда мести.

– Охотники ищут Йонву по всей Трансильвании, но его нигде нет. Словно он сквозь землю провалился. Это из-за венца невидимости? Вы сказали, что есть способ вернуть его в тюрьму. То есть я могу найти Йонву и этих нелюдимцев. Но как?

Кобзарь покачал головой:

– Ты не готов.

– Почему? Разве не это вы советовали тогда на холме? Объединиться против Йонвы? Воевать?

– Ты хочешь сделать это из ненависти. Не из любви.

Кобзарь сощурил глаза, Тео стало немного не по себе – но он не отступил.

– Какая разница?

– Такая же, как между костром, который развели, чтобы согреться, и костром, на котором кого-то жгут.

– Вы не поможете?

– Ты же помнишь, на моих устах заклятие… Я вынужден молчать…

– Да, но… Если не можете сказать – напишите. Не знаю… покажите! Станцуйте, в конце концов, или сыграйте на кобзе! Ведь способ – есть? Я же прошу не подсказки в Макабре! Это другое!

Глашатай отвел взгляд и, покусывая губу, уставился на белые нарциссы, пробившиеся на верхушке холма. Крохотные цветы танцевали на ветру.

– Если я сделаю это, Теодор Ливиану, Смерти это не понравится.

– Я понял…

Теодор заправил волосы за уши и стал медленно переворачивать кролика. Так он и сидел, думая о чем-то своем – только о своем, чем не делился ни с кем. Никогда. Сзади не доносилось ни единого звука – видимо, Глашатай исчез внезапно, как и всегда. Но когда Тео обернулся, Глашатай по-прежнему стоял на холме. Крутя шляпу Кобзарь нервно покусывал губы.

– Теодор Ливиану, кто я, по-твоему?

«Что он имеет в виду?»

– Ну. Скажи.

– Глашатай Смерти, – пожал плечами Тео.