Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе

Медленно обернувшись, Шныряла увидела себя и Вика – они беседовали в подземелье. В полумраке было видно, какое чумазое у нее лицо, но даже так различие между ею нынешней и той восемнадцатилетней Дикой оставалось разительным. Пусть лицо в пыли и царапинах, волосы растрепаны, а одежда обтрепалась, но там, в зеркале, она – живой человек. Красивая загорелая кожа, глаза яркие и ясные.

Тогда Дакиэна еще не была нежителем.

Еще не умерла.

Шныряла коснулась поверхности – зеркало зарябило, но не погасло. Виктор стоял высокий и стройный, точно деревце, облаченное в листву, – его стан в тот вечер облекал ярко-зеленый камзол. Но глаза все равно были зеленей. Он сложил руки на груди и чуть склонил голову – и видно было, как тяжело даются ему слова, как складки пересекают лоб. И хотя он держался, глаза выдавали грусть – даже отчаяние!

Девушка в отражении распахнула глаза. На какой-то миг потеряла дар речи. Сперва лицо ее было растерянным и удивленным, а затем… Шныряла узнала это выражение. Она видела его сегодня тысячу раз. Злость.

Это воспоминание было знакомо лучше других. Она уже видела его, когда искала ключ у Господаря Горы, и помнила, что будет дальше… Пока она, восемнадцатилетняя, боролась с собой, Виктор глядел на собеседницу и молчал.

И только сейчас Шныряла поняла одну странную вещь…

То, чего не замечала никогда.

Подобный взгляд был у Вика, когда Кобзарь расспрашивал ее о любви.

Он ждал.

Молчал и ждал.

Всегда.

Она поняла это лишь сейчас.

Ей стали ясны его странные фразы, которые прежде казались просто красивыми словами, а теперь обрели смысл: «Любовь – это ждать. Ночь, всю жизнь или вечность. Чтобы однажды быть вместе».

И в этот роковой момент Виктор ждал…

Чего же?

Она вглядывалась в его зеленые глаза, подернутые печалью. Вик затаил боль. Его рука то и дело дергалась по направлению к девушке, но вновь и вновь он сжимал пальцы в кулак и прятал за спиной. Сомнение.

– Ну и уходи! Катись ко всем чертям, тоже мне… друг!

Глаза Виктора распахнулись. На какое-то мгновение он потерял самообладание, потом его охватила решительность, как тогда, на рассвете у каморки.

«Дика, – зовет Виктор, глядя ей прямо в глаза. – Ты будешь ждать меня?»

Его рука тянется дальше, чем обычно, но юноша ее отдергивает. Боится дотронуться до нее. Хочет что-то сказать, но давит в себе слова. Молчит. Ждет, когда скажет она…

И ничего не слышит в ответ.

Девушка толкает его в грудь, и он отступает с поникшими плечами.

«Я должна была сказать. В ту ночь, прежде чем Вик ушел на испытание, – я должна была сказать то, что хотела! Но, черт возьми, мне было страшно!» Если бы она преодолела себя в тот миг, если бы победила гордость и призналась ему – он мог бы остаться… От этой мысли сердце в груди заныло. «Если бы…» Он был змеем, выросшим без людей, что мог этот мальчик знать о человеческих чувствах? Виктор, вероятно, даже не понимал, что с ним происходит. Если что и хотел – боялся этого. И она боялась. Но знала, что чувствует к другу на самом деле…

Виктор всегда был с ней. Она научила его языку людей, подарила имя. Сколько ночей они сидели рядом и разговаривали, завернувшись в потрепанное одеяло, так близко, что стоило двинуть рукой…

Шныряла прикусила губу.

«Если бы…»

Она могла сказать ему…

…и этот камешек, упав в воду, изменил бы течение всей жизни…

…все было бы иначе…

Но она смолчала.

И он ушел.

А вернулся мертвым.

Дакиэна умерла – из-за него. И Виктор тоже умер – из-за нее.

Вдруг до боли захотелось увидеть его прекрасное лицо. Почувствовать его запах – теперь, будучи перекидышем, Шныряла ясно его различала: Виктор пах по-своему. Немножко землей. А еще туманом и свежей травой. Его волосы пахли ярче всего – еловыми иголками. Захотелось обнять его, как тогда, на рассвете. Он прижался лбом к впадине у ее шеи, спрятал смущенное после поцелуев лицо, боясь поднять на нее глаза, и только прерывисто дышал. Она стояла ни жива ни мертва от случившегося и чувствовала его дрожащие – черт возьми, как же сильно дрожащие! – пальцы на своей спине, когда он перебирал складки платья, боязливо касался ее… Шныряла тяжело вдыхала запахи туманного рассвета. И этих волос, пахнущих хвоей.

Словно не человек заблудился в лесу.

А лес заплутал в человеке.

И остался навечно.

Шныряле так захотелось коснуться его снова. «Вик, мой Вик…»

Ее.

Господи…

От этого сердце чуть не остановилось. До боли хотелось зарыться пальцами в шелковистые косицы…

Дзинь-дзинь.

Они всегда звенели, когда Вик кивал.

– Ви-и-ик!

Ее крик разнесся по залу, отражаясь от зеркал, – эхо заметалось по проходам, и Шныряла съежилась от громких звуков.

– Дика-а-а-а!

Она вскинула голову.

– Дика!

Девушка спустилась на ступеньку. Потом еще на одну. Послышался приближающийся топот, и вскоре в проход влетел растрепанный Змеевик.

– Дика!

Рядом стоящие зеркала подернулись волнистой дымкой, зарябили, Шнырялины голоса стихли, а вместо них… Вик запнулся о собственный сапог и застыл. Из зеркал послышалось шипение.

Змеи.

Тут и там.