Игра в сумерках. Путешествие в Полночь. Война на восходе

Они отошли от костра, углубившись в темную, влажную тишину леса. Змеевик остановился, скрестив руки на груди. С его широких плеч ниспадал черным каскадом плащ, глаза смотрели ясно и твердо, и все же в них мерцало что-то сродни тревоге.

– Как это понимать, Тео?

Теодор тяжело и гулко сглотнул.

– То есть?

Вик не отвечал. Сверлил взглядом, чуть склонив голову.

– Король говорил о тебе, Тео.

Под пристальным взглядом Теодору стало не по себе. Из холода бросило в жар. Мысли судорожно заметались, и большого труда стоило не выдать беспокойство и твердо ответить:

– Он считает меня нелюдимцем. И я не понимаю почему. Ты знаешь о том, что случилось в Полуночи, знаешь, что было после…

– Ты видел тень? – резко оборвал его Вик.

– Нет.

Голос прозвучал глухо.

Вик изучал, казалось, каждую клеточку его лица. Как бы ни было это больно, но Теодору пришлось солгать, чтобы защитить себя и защитить Вика. Если бы Охотники проведали, что тот привел с собой нелюдимца… Мурашки снова пронеслись по спине леденящей волной.

Змеевик покачал головой, потер переносицу и выдохнул:

– Не знаю, что происходит… Тео, месяц на исходе. Если я не справлюсь с Йонвой до той поры, мне придется уйти. Я дал обещание своим подданным. Змеи не простят. Явятся сюда и потребуют битвы. И мне придется выступить против них. Я должен оставить вас в скором времени и уйти к ним… – Змеевик оглянулся на пробивающееся между ветвей пламя костра и помрачнел. – Но я боюсь за вас. И мне бы не хотелось бояться не за тебя, а… тебя.

Плечи парня опустились, и он ушел. Теодор остался один на один с темнотой леса и мыслями. Его колотила дрожь. Будто впервые ясно предстала картина: Вик – его друг, но он Охотник. Вангели – отец, но также Охотник. И люди, окружившие его заботой, также Охотники. Если кто-то из них узнает… Увидит… Ему конец.

Теодор побрел сам не зная куда. Руки задевали низко растущие замшелые ветви, иголки кололи кожу, но ему было все равно. Через какое-то время он услышал журчание и вышел на поляну, по которой бежал, извиваясь змейкой, ледяной ручеек. Теодор присел на камень и уставился на свое отражение в воде. Он прикрыл глаза, сосредоточившись на своем дыхании и дыхании леса. И вскоре услышал.

Она стояла там, прячась за темными замшелыми стволами. Длинная, вытянутая – слилась с темнотой леса. От тени разило лютым холодом и ненавистью. Ненависть буквально заставляла дрожать воздух между Теодором и тенью – и наплыли самые ужасные моменты из его прошлого. Огонь костра. Боль в правой щеке. Хохот и крики. Вопли умирающего филина. Лиза задыхается в его руках, и пальцы заливает ее кровь…

Теодор задрожал и сцепил руки в замок.

– Пожалуйста… – прошептал он.

И в этот миг…

– Тео?

Кобзарь!

Теодор распахнул глаза. Его вновь позвали – громко и четко, откуда-то снизу. Теодор с удивлением уставился на кольцо – из хрустального глаза, будто из маленького окошка, смотрело знакомое лицо.

– Кобзарь! – вскрикнул Теодор.

Счастье забурлило по крови, будто он выпил стакан увеселительного напитка. Юноша бросил взгляд на лес – тень исчезла.

Теодор снова всмотрелся в кольцо и тут заметил, что лицо музыканта не радостное, как обычно: щеки измазаны чем-то темным, глаза запали. Шляпы нет, кудри спутались и потускнели. Сам музыкант казался каким-то жалким и растерянным.

– Кобзарь, ты знаешь, Йонва…

Музыкант приложил палец к губам:

– Тише, ради бога, тише. Мне все известно.

– Почему вас так долго не было? Где вы? Нам нужна ваша помощь!

Кобзарь замялся.

– Я в тюрьме.

– Что?!

– Смерть узнала, что я помогал тебе. И… она меня…

Кобзарь уронил голову и закрыл лицо руками. Бубенчики на вороте и рукавах трагически тренькнули.

– Она хочет меня казнить.

– ЧТО-О-О?! НЕТ!

Тео почувствовал, что ворот плаща давит слишком сильно. Воздуха не хватало.

– Говорит… – всхлипнул Кобзарь. – Говорит, не справляюсь с обязанностями… Болт… болтливый… Го-говорю… много лишнего… Одни хло… поты… Нового, говорит, Тео… Найдет нового Глашатая!

Кобзарь тоненько взвыл и мелко задрожал, и до Теодора донесся грустный перезвон его бирюлек. Сердце в груди Теодора забилось быстро, как у загнанного зайца, перед глазами все поплыло.

– Она же не может, – пробормотал Тео. – Не может просто так… Но ведь…

– Не может? Тео, ты забыл, кому я служу…

Кобзарь поднял лицо, и Теодор отшатнулся.

Странно было видеть улыбчивого, радостного Глашатая таким: растерянным, блеклым, пустым, будто высосанное кем-то яйцо, от которого осталась одна скорлупа. Тео присмотрелся: за спиной Глашатая темнела серая, обшарпанная стена, а чуть дальше угадывался узор сетки: прутья решетки.

– Прости…

Кобзарь покачал головой.

– Таким, как я, бессердечным, нельзя иметь друзей. Я знал это, Тео. Знал, что поплачусь за свои слова. Но не сдержался. Понимаешь, видеть каждый раз Макабр, общаться с игроками, помогать им, терять их… Мне так хотелось… Боже, Тео, мне всегда – понимаешь? всегда – в душе хотелось, чтобы кто-то из тех, для кого я был лишь посланником Смерти, разглядел меня настоящего. Ах, Тео… но я забыл, что тот, у кого отняли сердце, не может просто так взять и полюбить. Я забылся…

У Теодора внутри все сжалось.