– Посмертное досье! Это все, что от нас остается. Тебя не пугает, сержант, что и твоя жизнь будет вот также стерта и забыта навеки? Останется одно виртуальное досье с единственным плохоньким изображением и скупыми официальными сведениями.
– Вообще-то, это не так уж мало, милорд, – неожиданно возразил Андермен. – В отличие от вас я не очень сведущ в истории, но от большинства людей прошлого не сохранилось даже такой памяти. Кстати, от Карлсена осталась еще запись его показаний против Воспа. Я могу сделать для вас копию. Боюсь, что остальные его записи я стер.
– Не надо, – юноша вяло покачал головой. – Я хотел бы помнить его по-другому.
Когда Кир остался один в своем узилище, на него вновь накатила тоска. Он никогда не страдал клаустрофобией, но сейчас серые стены маленькой комнаты откровенно давили. Надев ботинки, юноша начал расхаживать из угла в угол. Скопившаяся нервная и физическая энергия требовала выхода, которого не было.
«Этак я совсем с ума сойду, – уныло рефлексировал Кир. – Еще хорошо, что я скорее интроверт, а не экстраверт. Иначе я бы уже кидался на стены».
Мысли Кира невольно вернулись к недавним событиям. Почему смерть Гарри потрясла его гораздо сильнее, чем гибель Брутари? Последний искренне любил его, был фактическим приемным отцом. Кир знал Брутари всю сознательную жизнь, а Гарри – всего несколько недель. Ответ на этот вопрос был очевиден, но он Киру совсем не нравился. Чтобы он себе ни фантазировал, в смерти старого оруженосца не было его личной вины. Это были давние запутанные дела отца и Брутари, которые закончились таким вот трагическим образом. Кир уже смирился с тем, что всех обстоятельств отношений своих родителей и Брутари он никогда не узнает.
С Гарри все обстояло совсем по-другому. Кир спас его от «старост», взял на службу, фактически подружился. И тем самым подставил под удар! Молодой Карлсен был одним из лучших людей в этом убогом мире, он еще так много мог сделать… у него могли быть дети. Кир представил себе будущее, где он, например, граф Ворсмит, а Гарри – его топ-менеджер. Теперь этому будущему конец. А ведь очкарик-шахматист спас ему жизнь, не побоялся пойти против Имперской СБ! А Кир даже не побеспокоился по-настоящему о его защите. Может ли бездействие быть преступным? Наверняка может, и это – тот самый случай.
«Сначала все проспал в прямом и переносном смысле, а теперь себя мучаю, – тоскливо размышлял Кир. – Дело в том, что в жизни я, скорее, наблюдатель, а не полноправный участник. Вот Гарри попытался стать участником и жестоко поплатился. Активное действие в нашем мире – вообще вещь опасная. Особенно если сочетается с благородством души. Посмею ли я когда-нибудь решиться на что-то подобное?»
Юный аристократ считал себя информированным и неглупым человеком, но сейчас понимал, что действительно мало знает о реальной жизни. Кир презирал Империю, не доверял официальной пропаганде, но находил утешение в истории. Он читал подлинного Зелдона, изучал восстания в Гоморре, интересовался легендами о деяниях древних правителей. Но сейчас Кир осознал, что его увлечение – это не более, чем попытка сбежать от неприятной действительности. Подлинная история состояла не из пикантно-романтических сказок, а из вранья, насилия, глупых и жестоких игр. Зелдон ничего не писал про опускание в бараках и сброшенных в грязь искалеченных телах. Хроники, повествующие об изящных интригах и дуэлях благородных воров прошлого, имели мало общего с той мерзкой историей, в которую попал сам Кир. Юноша, наконец, понял, почему многие историки так упорно искали в далеком прошлом некий «золотой век» человечества, которого никогда не было в действительности.
«Все теперь кажется сплошным обманом. Скрыться от настоящего у меня не получилось, хотя я и старался. Мир гораздо хуже, чем я о нем думал. Было бы неплохо его изменить, изменить ход истории. А это можно сделать только здесь и сейчас». Тут Кир горько усмехнулся тому, куда завели его мысли. «Ты жалкий ничтожный человечек, которого скоро могут убить, – ожесточенно подумал он. – Размечтался о переустройстве мира, а сам не в состоянии повлиять даже на свою собственную жизнь. И все же…»