Играй, Агата!

Следующего удара не слышно: Агата отбила слишком слабо, мяч едва коснулся стенки и вяло упал рядом с ней. Андрюха, конечно же, даже рыпнуться не успел, сделал движение и сам остановился, понимая, что без шансов. От досады он резко взмахивает ракеткой, но даже помыслить нельзя, чтобы шваркнуть ею об асфальт, как это делают профи. Не дай бог что-то случится с драгоценной ракеткой, это же невосполнимая потеря! Те ракетки, что им выдает физрук, годятся только на дрова, как презрительно объясняет Мишка Левин, большой знаток отпадного и классного. У Агаты мамина ракетка, легкая, ухватистая, «женская»: всего одиннадцать с половиной унций, с отличным балансом и рукояткой, оплетенной тончайшей замшей цвета слоновой кости. Андрей играет шикарной «фирмой», из углепластика, которую ему привез отец из загранкомандировки. Какой там – жахнуть об асфальт, он с ней спит, скорее всего, в обнимку, другой у него не будет.

– Партия! Гейм! – беснуется на своей жердочке Левин и снова валится кулём, на этот раз, слава богу, не спиной, а вперед. – Со счетом 3:2 этот матч выигрывает Макинрой!!

Зрители – их уже человек двадцать собралось, свистят и аплодируют. Агата выходит к (воображаемому) центру площадки и протягивает ладонь для финального рукопожатия.

– У тебя кровь, – вдруг обеспокоенно говорит Коннорс. – Смотри, и на коленке тоже.

Агата смотрит на свой локоть, потом на коленку: ну да, разодрано все, локоть немного саднит и кровоточит, коленку она даже не чувствует, девочка вся дымится, лицо горит, по нему текут горячие дорожки пота, она слизывает капли вокруг губ и сдувает их с носа. Ее распирает радость победы, она легко отмахивается – а, фигня, не бери в голову, – рот сам собой разъезжается в довольной улыбке. Андрей тоже тяжело дышит, хотя с Агатой не сравнить. Он всегда, даже после самых тяжелых матчей, чистенький, выглаженный, хотя вот, пепельные волосы на лбу тоже прилипли и глаза как будто немного обведены коричневыми тенями. Игроки смотрят друг на друга, она счастливо, он тревожно.

– Поклон их величествам! – требует Мишка.

Они синхронно разворачиваются и церемонно кланяются в сторону «королевской ложи» – крылечка, на котором сейчас курят «кухня» и «обслуга»: Людмила-повар в высоком колпаке, коренщик Серж и котломой Юрец. С обслугой дружим, с кухней воюем. Ребята из обслуги постоянно угощают «пионеров» разными объедками, помогают чистить великанское, необъятное количество картошки (в лагере 800 пионеров и человек 200 взрослых, картошки каждый день надо примерно дюжину огромных котлов). «Кухня» гоняет их нещадно, обзывает и преследует. Вполне пригодно на роль капиталистов-эксплуататоров. Королева-Людка милостиво кивает и делает некий великосветский взмах рукой, Серж с Юрцом салютуют бутылками с пивом. Публика беснуется.

– А чего это ты тоже кланяешься? – тихо спрашивает Андрей. – Ты же девочка, должна реверанс делать!

– Кто девочка? Я?! – Агата ощетинивается и даже слегка замахивается ракеткой. – Какая я тебе девочка, нашел тоже! Я Макинрой!

Андрей окидывает ее оценивающим взглядом. М-да. На девочку и правда не похожа: вылинявшие шорты, одна и та же футболка всю смену, разбитая коленка, развороченный локоть… Соломенно-рыжие волосы разлохмачены и больше похожи на стог, все лицо – в грязных потеках пота.

– Голова обвязана, кровь на рукаве, – затягивает Андрей, и Агата подхватывает: – След кровавый стелется по сырой траве!

Андрей закидывает раненную руку Агаты себе за шею, Агата тут же начинает опираться на ракетку и очень натурально хромать, и таким трехногим подранком они ковыляют круг почета, продолжая во все горло распевать песню о злоключениях отважных красноармейцев.

Горн на обед застает их на середине лестницы в столовую.

* * *

Как ни старается Агата, проскользнуть мимо вожатых в свою комнату не получается. Валя и Галя отлавливают ее возле входа в корпус, причитают, хлопают крыльями, тащат сначала мыться. Еще раз мыться. А теперь мыться как следует! И голову тоже!

Отмытой до скрипа Агате заклеивают огромным пластырем коленку, пластырем поменьше – разодранный локоть, отбирают, невзирая на вопли, любимую желтую футболку и грязные шорты («Они всего немножко грязные! Их можно отряхнуть! – Агата, ты же де-во-чка! Ты должна быть опрятной! – Я вообще никому ничего не должна!»), крайне бесцеремонно залезают в чемодан, выуживают из глубин синий сарафан с ромашками, пахнущий домом и бабушкиным утюгом, заставляют переодеться.

И чтобы уже полностью сломить волю – причесывают. Заплетают две аккуратные короткие косички, закрепляют какими-то дурацкими заколочками, хотя Агата и отбивается, и кричит «насилие над ребенком!», и просит, чтобы кто-нибудь пристрелил ее и тем самым прекратил ее мучения.