Играй, не знай печали

Сколько лет прошло, но в моих ушах – не зря их ещё называют «ушными раковинами» – звучит голос давани, которая, раскатывая тесто, слушала радио и тихонько подпевала Тахиру Якупову. Песня называлась «Су буйлап» («Вдоль по реке»). Как-то шёл я по Старотатарской слободе и услышал эту песню. Помню, был февраль, снег мёл такой мелкий-мелкий, как мука, просеянная через сито, превращая низкорослые купеческие домики в торты и пирожные. Песня неслась из окна второго этажа, в котором спелой тыквой светился абажур. Вдруг на шторе проступил женский силуэт – и тут к певцу присоединился тихий голосок. Мне показалось, что своими мечтами женщина уносилась далеко-далеко – на голубой палубе белого парохода, плывущего в Астрахань.

За бортом бежит река и обрызгивает капельками пассажиров. Чернобровый Тахир в белоснежной рубашке с коротким рукавом, облокотившись о перила, с грустью смотрит на берег. Речной ветер, взъерошив кудри, уносит его песню куда-то кому-то…

Мне захотелось зайти в тот дом…

Я вырос на той волшебной бахче

Бабушка будила меня часов в шесть. Я завтракал с закрытыми глазами. Мы садились в полупустой троллейбус у кинотеатра «Победа» и ехали на окраину Казани в посёлок Борисково. За окном хмурые дворники подметали солнечные зайчики, загоняя их в совки. Полусонные прохожие отскакивали от хамоватой метлы, которой дяденька в грязном фартуке размахивал как косой, а девушки с визгом пробегали под струёй, бьющей из шланга сверкающими горошинами.

По дороге на дачу

Я заглядывал в слепые глаза купеческих домов. Пока стояли на светофоре, успевал разглядеть загогулину на карнизе, фигурно выпиленную из дерева, заржавевший в дождях флюгер, захламлённую террасу, где раньше посвистывал самовар, опоясанный баранками с маком…

Потом появлялся строй подтянутых сталинок, здесь уже жили совсем другие люди, освобождённые от груза прошлого и старых вещей. Я видел, как бронзовый атлет крутит мельницу на балконе, а на него с фасада поглядывает гипсовая физкультурница с веслом.

За прогрохотавшим над головой железнодорожным мостом начиналась стройная ограда с колоннами, за ней тонким лучом в небо била золотая игла Казанского ВДНХ. Троллейбус неспешно шуршал по пустой дороге. Танк с постамента разворачивал на нас дуло, но он был свой – не бабахнет! Жёлтые казармы с бегающими солдатиками по кругу оставались позади и вдруг за изгибом поворота ослепляла вспышка – это сияло расплавленное серебро за плакучими ивами. Деревья осторожно входили в воду, и у них вспыхивали кончики распущенных волос.

Нос вспоминает

Выгружались на конечной, ловили попутку – какой-нибудь пыльный ЗИЛ, который подбрасывал до поворота. И отсюда по шпалам узкоколейки направлялись к заветной даче. Бабушка тащила пластмассовые корзины со снедью, я – бидон с молоком или яйцами. Шли мимо бесконечного забора пивзавода, откуда вырывался на просторы пьяненький ветерок. Спускались на просёлочную дорогу, и там нас иногда подбирала какая-нибудь телега, бредущая в посёлок.

Мой нос многое помнит. Нет-нет, да и появится в ноздрях дурманящий запах бензина из кабины грузовика, острый солярочный – от шпал и придорожной травы, сладковатый – от пивных дрожжей, горячий хлебный – от потной лошади.

Но вот мы оказывались у голубой калитки садового товарищества. За ней обрывались дорожные запахи и тебя начинали обволакивать сотни всевозможных туманов и ветерков, которые текли из садов гурьбой наперебой…

Я видел, как одни из них вздымаются самоварным дымком к бирюзовому небу, другие стелются по росной траве, третьи виснут на плечах, как пёстрые ленты, и тянутся к нежному горлу. Можно было часами ходить по садовому товариществу и «разглядывать» носом!

Вечерами я любил гулять по аллеям и изучать домики. Вот в этом ярко-зелёном с верандой на одно кресло-качалку живёт пенсионерка, влюблённая в мальвы. Она и сама в пурпурной панамке, как старая мальва! Её цветы на длинных стеблях высовываются за ограду, чтобы клюнуть какого-нибудь дачника в темечко. Напротив в полуразвалившейся халупе ощетинилась крыжовником злая старушенция. Я как-то подкрался и набрал полную бескозырку маленьких зелёных арбузов, но она засекла-таки и погналась за мной, щёлкая костлявыми коленками. Я юркнул в какую-то щель…

А в теремке необычной конструкции – с крышей до самой земли – проживал чудак, он выращивал кишмиш и дыни. У калитки рос огромный грецкий орех, а под грушей висел гамак из рыболовной сети.

Мне кажется, что садоводы в те годы были более поэтичными. Огурцы и помидоры не заслоняли им театрально растекающийся по крышам закат. По вечерам они, как купцы, любили долго чаёвничать на веранде, пробуя ложечкой всевозможные варенья и джемы. Угощались сладкими пирожками. Пробовали вишнёвую наливку из липкой бутылки с мумиями ос.

…Мы подошли к своей голубой даче с тыльной стороны. Осталось только отомкнуть амбарный замок на дверце, сделанной из спинки железной кровати, чтобы пройти на участок.

– Салям-элейкум! – кричит моя бабушка соседу.