Играя с Судьбой (СИ)

— А с чего тебе на дно? — иронично спросил он. — Хищников тут нет. На воде держишься. Маячок транслировал — пульс, давление в норме. Вот под конец заплыва температура у тебя начала снижаться. Ну, мы и встрепенулись. А так по всем параметрам — не с чего тебе на дно, ещё пару часов точно продержался бы. Если что не так, ты извини, но у нас на твой счет особых поводов волноваться не было.

Стало стыдно вновь — на этот раз за собственные слова. Подумалось — лучше молчать, не издавая ни звука, чтобы не попасть впросак. Судя по тому, насколько близко спасатели подкрались ко мне, им, действительно, с точностью до сантиметра было известно мое положение. И наверняка, не только оно.

— Испугался? — шепнула девчонка мне на ухо.

— Еще чего!

Тихий вздох в тишине. Но вместо того чтобы уйти, она придвинулась ближе, хотя, мне казалось — ближе уже некуда. И так между нами расстояние было не больше ладони. А теперь нет и того.

Сердце вздрогнуло и подскочило, застучало часто; меня словно сунули в бак с кипятком — от нестерпимого жара было трудно дышать. И хорошо, что темнота — никто не видит, как остро я реагирую на ее непозволительную близость.

Мне бы разозлиться: ни одна девчонка в торговом союзе не позволила бы себе подобных вольностей, если хоть чуточку дорожила репутацией и не желала нажить проблем. Ни одна… Когда девчонка прижимается к парню, она нарывается на неприятности. Но это было аксиомой в том, знакомом мне мире, а тут…

Она взъерошила мне волосы.

— Не злись. Мы ошиблись. Я ошиблась. Прости.

И вроде знакомые слова, но смысл ускользал. А еще: до безумия хотелось заставить ее заплатить за эту дерзость — за прикосновения, за покровительственный тон, за то, что она принесла горячее питье, словно не понимая, из-за такой близости женщины мне бы нужно сейчас льда за шиворот натолкать…

Раздражала ее близость, ее запах, тембр голоса: так что пальцы сжимались в кулаки. И в то же время я не мог бы ее ударить как противников в коридоре академии. Хотелось сграбастать ее в охапку… хотелось… до зубовного скрежета, до озноба, до боли…

Борясь с собой, я не заметил, как катер замедлил ход. Что говорить о том, я не заметил, когда катер причалил к пирсу, и к борту подали трап. Дышал ли я все это время? Жил ли? Ведь я даже не заметил, как она отошла. Очнулся, уловив краем уха:

— …подобрали в течении. Странный, как ребенок обиделся. Поздно выловили. Одного не пойму — почему аварийный сигнал не послал? Взрослый, вроде бы, мальчик…

— Ты на берег собираешься? — окликнули меня. Судя по голосу — парень.

Сейчас, в ярком свете мне наконец-то удалось хорошенько его рассмотреть. Высокий и широкоплечий. На таком фоне потерялся бы даже Арвид. И волосы — шевелюра, нет — грива: длинные рыжие патлы, собранные на затылке в конский хвост, в свете фонаря, казались пламенеющими. Словно крашеные. И одет он был в нечто столь же облегающее, как и та девчонка. И так же ничего не смущался. Как и она. Как и Эгрив.

При воспоминании о медике меня прострелило. Я вскочил на ноги, порываясь бежать, но ударился головой о какую-то железку, так, что зашумело в ушах, и вынужден был снова сесть на скамью, ощупывая руками голову.

Плед свалился на палубу, к ногам, и как назло вновь на палубе появилась она.

Я не знал, куда мне деваться — от стыда и неловкости. Девушка подошла, подала мне в руки пакет.

— Вот, оденься.

Выходит, видела…

Дрожащими пальцами я раскрыл упаковку, обнаружив внутри уже привычного кроя тунику и брюки. Одевался, чувствуя себя не в своей тарелке. Как-то несуразно заканчивался день — неправильно, некрасиво, нелепо. Она сошла по трапу на берег, но все еще была слишком близко, и ее присутствие сказывалось на мне не лучшим образом. Словно через меня пропускали электрический ток. Руки не просто дрожали, руки тряслись, когда я натягивал на себя штаны и тунику.

Показалось, что рослый парень посмотрел на меня странно.

— Ты не заболел?

В ответ я фыркнул, вскинул голову и помчался к сходням. Несколько секунд — и я на берегу. Наверное, нужно было сказать хоть «спасибо» спасателям, но я не мог: девушка снова маячила где-то поблизости — я слышал ее голос. И не страшило, что не знаю дорогу. Лишь бы уйти.

Остановился я только через несколько минут стремительного бега. Оглянулся назад, вздохнул, запечатлевая — море, желтоватый свет фонарей, размазанный по темным маслянистым волнам. Белое строение на берегу. Фигурки чуть больше муравьиных — на белой скамье возле строения. Налетевший порыв ветра донес — смех, голоса и песню.

Застыв, я жадно вслушивался в до боли знакомые слова, сплетавшиеся с мелодией, тревожащие меня и рвущие душу на части: песня на чужом языке, но та самая, что заворожила когда-то меня ребенком. Не узнать ее было нельзя, как нельзя было подобрать другую мелодию и другие слова — о борьбе, о надежде, о доме. О бесконечно-долгой дороге к дому.

Это какое-то наваждение, — думалось мне. — Наваждение: не могло быть ничего общего у лигийцев и нас. Ничего. Только вопреки этому пониманию — песня…