Играл духовой оркестр...

Сон так и не пришел настоящий. Егор Никитич слышал, как после третьих петухов зашаркала на кухне Фрося, жена, как по-утреннему густо промычала во дворе Белянка.

Он оделся и вышел на крыльцо.

Было воскресенье, город неохотно просыпался. По шоссейному кольцу, невидимые в тумане, жужжали редкие машины и мотоциклы. Дом Егора Никитича стоял на окраине, где смешались частные домишки и многоэтажные корпуса. По утрам, прежде чем ехать на завод, он кормил корову, кур, успевал кой-чего попилить, построгать. Выходя к автобусу, с усмешкой смотрел на горожан, спешащих к остановке, заспанных, только что от подушек: опаздывают начинать день, а потом до самого вечера суетятся…

Егор Никитич умылся, причесал белесый чубчик, заглянул в зеркальце, вмазанное в стенку около умывальника, и ухмыльнулся:

— Во, мать. Раньше, бывало, утром сполоснешься, лицо кровью горит. А теперь черт те чего. Серый, глянь-кось, как утопленник.

Перед тем как вести корову со двора, Егор Никитич жесткой щеткой огладил ей бока, шею. Белянка была крупной, породистой, красивой: белая, с желтыми подпалинами, темные лакированные рога, изогнутые, как ухват. Она еще не стара, и молоко у нее бежит, как из родничка, — восемнадцать литров при средних кормах. В июле огулялась, значит, к весне жди приплода. Эх, да чего там… Только дурак может расстаться с таким кладом.

— Сколько же запросишь, отец? — Фрося настороженно заглянула в лицо мужа.

— Базар цену скажет. На что спрос, на то и цена, — ответил Егор Никитич, все сильнее досадуя на себя. Вчера, после шумного разговора о продаже коровы, он махнул рукой: пускай будет по-вашему. Очередь на «Запорожец» у Анатолия подошла, а денег не хватает. Как не помочь сыну? Парень толковый, непьющий. Работает на стройке мастером, в институте вечерами занимается.

— Отец, прихватил бы сенца. Кто знает, сколько там простоите, — напомнила Фрося.

— А то не прихвачу, — буркнул Егор Никитич, взял мешок и по лестнице влез на сарай. «Опять же и сенцо заготовлено на зиму. Да каким трудом! Все лето из осинника возил. А куда его теперь?..»

Мешок с сеном он вскинул на плечо и потащил корову за собой. В воротах Фрося перекрестила ее и долго потом стояла у калитки.

Егор Никитич изредка оглядывался, видел одиноко стоявшую жену. А дети даже проститься не вышли. Дрыхнут…

Из головы не шел вчерашний разговор.

— Пап, и не надоело? Как на привязи около коровы… На старости лет отдохнули бы, по-людски пожили. Без хозяйства обойдемся, заработка нашего хватит, — уверял Анатолий.

Меньшой, Федя, тот был откровеннее:

— Копаются, как жуки в навозе…

— Ну, ты поговори у меня! — прикрикнул на него Егор Никитич. — Молоко пить любишь, а навоза, значит, стыдишься!

— В магазине молока сколько хочешь.

— Понимал бы. Там знаешь оно какое. А в нашем жирности пять процентов. Это ж сливки, дурак.

— В магазине и сливки есть.

— В магазине много чего есть, а денег-то сколько зарабатываешь? Все в магазин целят…

— Не упрекайте. Кончу школу, наработаюсь, — обиженно огрызнулся Федя.

— А меня в классе пастушкой прозвали. Летом все в пионерский лагерь едут, а я Белянку на задворках пасу, — затараторила тринадцатилетняя Мотя. — И вообще, мы несовременные, и имя мое некрасивое — Мотя, Мотря, Матрена. Ребята частушку поют: «Эй, Матрена, подои Бурену…»

— Имя у тебя, дочка, хорошее, — остановил ее отец. — И наплевать, что поют. А помогать родителям надо. Мы с матерью для вас же стараемся, чтоб молоко свеженькое, мясо…

— Пусть лучше воздух во дворе свежим будет, — наступал Федя. — Стыдно ребят пригласить: корова мычит, поросята хрюкают, навозом несет…

Ну, это уж зря, напраслина. Двор Егор Никитич держал в чистоте, навоз аккуратно возил на окраину, в овражек. Осенью там его растаскивали дачники, а то прямо на двор к Рыбаковым заезжали. Выходит, и тут Белянка не провинилась.

…До рынка было километра три. Сперва Егор Никитич шел по шоссе, потом свел Белянку с высокого полотна на грунтовую: шагать по асфальту ей было непривычно.

Когда завиднелся желтый забор рынка, Егор Никитич остановился и обернулся к корове.

— Ну что, Белянка? — вздохнув, сказал он. Вдруг вспомнилось время, когда она была теленочком — лопоухим, беленьким, с черными блестящими глазами…

С родных мест Егора Никитича столкнули письма Анатолия. Сын отслужил в армии, уехал в город, на окраине взял участок земли для дома, ссуду. Но строиться было некогда: работал, учился. Уговорил отца.

Дом поставили в одно лето. Целодневно Егор Никитич плотничал, столярничал, к вечеру валился с ног от сладкой усталости. Мог ли он мечтать о такой хоромине, живя в глухой деревне, в саманной хатенке?! На Михайлов день, когда выпал первый снег, Рыбаковы перебрались из дощатой времянки в теплый дом. После новоселья, оказавшись без дела, Егор Никитич поскучнел. Запросился на завод. Надо было покрывать расходы, дом много вытянул: каждый гвоздь, шпингалет — покупные.