Играл на флейте гармонист

— Так вы полагаете, ему — главе нашему не надо так часто ездить по стране?

— Да, я так думаю. Если на местах трудиться не будут, то ему везде не успеть. Да и порочная эта система, где глава за всеми бегает, всюду свой нос сует. Развалится эта система в конечном счете. Возьмите хотя бы ветеранство стареющее. Едем мы с вами в одиннадцатой ячейке, а я и наша симпатичная попутчица с ребенком находятся здесь незаконно.

— Да, конечно, по инструкциям, по закону вы правы. Но разве можно так бесчеловечно прогнать женщину с девочкой, да и вас, это ж нехорошо, невежливо, — старушки задумались:

— Надо в законе это подправить.

А старичок не унимался:

— Так и будем принимать законы, а потом их бесконечно править.

— Почему же бесконечно? Пусть впишут, что женщина с ребенком может здесь быть, — не сдавались старушки.

— С одним или со всеми детьми и до какого возраста?

— Да со всеми, хоть с тремя, — парировали старушки.

— А с четырьмя можно? — съязвил старичок.

— С четырьмя, если все свои, можно, — не сдавались старушки.

— Так с чужими нельзя? — хихикнув спросил старик.

— Нет, если только один чужой, то можно, — неуверенно ответили старушки.

Венса сладко зевнула и открыла глаза.

— Вот и ребенок проснулся, не выдержал нашей шепотной полемики, — констатировал старичок. — Глупости мы с вами обсуждаем. Этот закон о стареющих — дурь несусветная. Его бы надо отменить, но там наверху думают, что всеобщая регламентация полезна. На самом деле она разрушительна, — старичок повернулся к окну и затих.

Венса оглядев ячейку вагона, хотела заплакать, но, увидев лицо Венеры Петровны, улыбнулась и загулила. Старичок, сидевший у окна, напомнил Венере того странника из клиники. Внешне он был похож на него, только без бороды и усов. Она вспомнила слова того старика — «бегите от иллюзий».

Она убежала от одних иллюзий и похоже попала в другие. Сан Саныч после рождения ребенка как-то охладел к ней, то есть даже не охладел, а просто стал уделять ей меньше внимания. И хотя они вдвоем спланировали Венсу, он остался не очень доволен выбором пола и прочих качеств ребенка. Она почувствовала это, а недавно, когда он узнал, где оказалась Эля, да еще эта новость о ее замужестве, она заметила в нем нотки ревности к тому неизвестному метеорологу в каком-то далеком поселке. Охлаждение к себе со стороны Сан Саныча она, может быть, и преувеличивала и прогоняла эти мысли от себя, но они возвращались снова и снова. Вот и сейчас он отправил ее одну за город, сославшись на занятость.

Старушки утихомирились и закивали носами под монотонное движение пумпеля. Старик у окна что-то шептал про себя. Одну фразу она расслышала отчетливо — «играл на флейте гармонист…».

— Это вы? — прошептала она, внимательно разглядывая старика.

Он обернулся и ответил:

— Да, это я.

— Я узнала вас. Мы были с вами в одной клинике. Вас вылечили?

— Вы меня помните. Это моя недоработка. Простите, — как-то торопливо произнес он.

— Какая недоработка? — она не поняла его фразы.

— Да, можно сказать и так — меня вылечили, — он пристально посмотрел ей в глаза.

— Вы думали, что избавились от иллюзий, а сейчас не уверены в этом?

— Да, не уверена в этом, — ответила она.

— Может быть они, — он указал на Венсу, — будут жить, я надеюсь, без иллюзий.

— А мы, а мы? — спросила она.

Он задумался и тихо, чтобы не потревожить старушек, прочел:

Пейзаж за окнами менялся,

Дремал в вагоне эгоист,

Влюбленный юноша шептался,

Играл на флейте гармонист.

Стремились все куда-то в дали,

Бежали дружно от печали,

Иллюзий полон был вагон,

Как будто снился сладкий сон…

Старик как-то странно и незаметно исчез. Она долго думала, что это такое было и кто это сказал — «иллюзий полон был

вагон…» и никак не могла вспомнить. На табло загорелась надпись с названием ее станции. Она подхватила Венсу и вышла на эстакаду.

В названии станции скрывалось напоминание о той давней большой войне, про которую ей, совсем еще девочке-подростку, изредка рассказывал дед, совсем седой и больной человек. Один из его рассказов запомнился ей жестокой нелепостью той страшной бойни:

«Ему за эти три морозных дня глаз его, смотревший куда-то в сторону и вверх, надоел до смерти. Но сегодня с утра повалил густой, большими хлопьями снег и к полудню густо присыпал всю его неловко упавшую фигуру на бруствере. Он тупо смотрел сквозь снег в белую пелену, в сторону их переднего края, мимо запорошенной головы "Лысого", с которым еще четыре дня тому назад они раскуривали на двоих махорочную самокрутку. Впереди вся ничейная полоса была завалена замерзшими телами мертвецов, и сейчас под снегом уже невозможно было разобрать где свои, а где чужие. Убитых не убирали с осени, когда их гнали в атаку почти что каждый день.