Игрек Первый. Американский дедушка

«Она не умерла!» — снизошло на Алевтину озарение. При этом она не отметила никаких внешних признаков того, что в бездыханном теле теплится жизнь. Зеркальце, приставленное ко рту покойницы, наверняка не запотело бы. Если Брокгауз ее уколол булавкой, кровь не проступила бы.

Алевтина постыдилась признаться себе самой в том, что подле своего тела испытала чувственное волнение. Склонность к некрофилии отметалась Ведьмой еще в глубинах подсознания. «Раз я себя хочу — значит, не умерла».

* * *

Ознобишин мигом объяснил бы своей больной, что сексуальный интерес у нее возник к трупу от того, что возлюбленный пренебрег ею в обличье балерины. А вернуть себе утраченное телесное воплощение Алевтина могла только через секс.

Таким образом, психолог успокоил бы страдалицу и избавил ее от неуместного чувственного волнения.

Иннокентий Иванович, стоявший поблизости от гроба, отметил странность в поведении совершенно здоровой девушки.

Приникнув губами к губам покойницы, она намертво к ним присосалась.

«Наша пациентка!» — заключил доктор. И поставил ей предварительный диагноз: «Замедленное эмоциональное развитие после родовой травмы или энцефалопатии с выраженным синдромом некрофилии».

Ознобишин решил, что «Сказка о мертвой царевне» — любимое произведение половозрелой барышни.

Ведьма не могла оторваться от своего тела, ощутив в нем потаенную жизнь.

«Я хочу себя! Если б не все эти соглядатаи, я влезла бы в гроб и оживила себя! Сейчас они меня зароют в землю — на веки вечные! Неужто я должна с этим смириться!»

В панике Ведьма сделала движение, расцененное окружающими как попытку залезть в гроб.

Безутешную подругу усопшей дружно оттащили от греха подальше. «Убийцы! — в отчаянии затрепыхалась Алевтина. — Когда гроб опустят в могилу, я прыгну туда… Когда нас засыпят землей, мы займемся любовью…»

Ознобишин всегда утверждал, что черта, отделяющая душевнобольного от здорового, проведена вилами по воде.

Стаей ангелов смерти закружило воронье над открытым гробом потревоженной красавицы. Не выдержал знаменитый столичный саксофонист, волей судеб заброшенный в Воробьевку, издал на пионерском горне душераздирающий стон прощания со всем сущим, заглушая все прочие земные звуки.

Сентиментальный майор Коробочкин, поддавшийся лирической одури от старинного романса, опомнился. Миссия спасителя человечества требовала от него действия. Взрыд горна вздрючивал и одновременно хорошо скрывал хлопок пистолетного выстрела.

Станислав Сергеевич стянул с шеи заранее наброшенный шелковый шарфик и прикрыл им свою пушку.

В ту же секунду сыщик получил сильный удар чем-то тяжелым по голове сзади и осел на подгибающихся ногах на землю…

«… Умру ли я, ты над могилою… — как из‑под земли, донеслось до Станислава Сергеевича, впадавшего в беспамятство, — гори, сверкай, моя звезда…»

* * *

Безумцы оттащили чувствительную барышню в тенек, чтобы привести ее в чувство. Они решили, что для этого бедняжку необходимо обнажить.

Алевтина спаслась от них бегством.

С отрешенным видом Игрек отошел от гроба подальше, не дождавшись, когда его опустят в могилу. Юноше показалось, что он простился не только с любимой, но и со всей своей предыдущей жизнью. Сейчас Игрек не отказался бы начать ее с чистого листа. И снова какая‑нибудь Алевтина стала бы учить его, как младенца, самым простым вещам… Посвятила бы в тайны деторождения…

* * *

Ведьма дотронулась до руки Ангела. Он с омерзением отпрянул от нее. Будто угадал, что она мечтала заняться любовью с покойницей на дне могилы.

— Ирина, никогда больше не подходи ко мне! — в каждое слово Ангел вложил всю ненависть, на которую был способен. С трудом он удержался от проклятия: «Чтоб ты провалилась!».

Земля немедленно разверзлась бы под ногами Ведьмы.

— Я не Ирина! — из перехваченного спазмом горла вырвался сиплый звук.

— Насрать мне, кто ты такая! — Игрек повернулся к Ведьме спиной.

— Я Алевтина.

— Пошла ты!.. — не оборачиваясь, бросил Ангел.

— Случилось несчастье… Моя душа случайно перешла в тело Ирины… — Тина знала, что потеряет любимого, если не откроется ему до донышка. — Мы с ней любили друг друга…

Игрек с отвращением уставился на полоумную.

— Что дальше?

— Моя душа заняла ее тело…

— Дальше!

— Она умерла…

— Почему же ты жива?

— Я тоже умерла, — не солгала Алевтина. — Но мне кажется… мне кажется…

— Если тебе что-то кажется, ты жива!

— Мне кажется, что Ирина тоже жива!

— Ирина — это ты! Психованная!

В голосе любимого прозвучало столько презрения, что больше Алевтина не могла вымолвить ни слова. А ведь ей ничего не стоило доказать, кто она такая. Никто в целом свете, кроме Алевтины и Игрека, не знал многих подробностей их любви. Незабываемых.

— Когда мы с тобой впервые были вместе… — через силу выдавливала из себя Ведьма каждое слово, — я тебя сама раздела…

— Я тебя уже похоронил! — с такой ненавистью с покойниками не разговаривают.

Алевтина в самом деле почувствовала себя заживо погребенной.

— Тогда, может, хоть в лоб поцелуешь? — в ожидании прикосновения шершавых губ Игрека Алевтина закрыла глаза.

Когда Ведьма открыла глаза, Ангела рядом не было.

9.