Игрок 1. Что с нами будет?

— Знаешь, Люк, если ты все забываешь, в этом есть и хорошая сторона. Как в сновидении, когда тебе снятся умершие родственники и друзья. Там, во сне, ты не знаешь, что они умерли. Там они живы. Может, ты что-то такое и чувствуешь… ну, что это неправильно, что их там быть не должно. И тем не менее там, во сне, они живы. И представь, как это было лет двести — триста назад. Если человек доживал до пятидесяти или до шестидесяти, его сны были наверняка переполнены мертвыми. И может быть, там, в сновидениях, ему было лучше, чем наяву Способность забывать — это наша защита, Люк.

Люк думает о своей собственной жизни до нефтяного кризиса. Когда-то он верил, что если в жизни у человека не было никакого Великого приключения, значит, жизнь прошла зря. Он утешал себя мыслью, что тихая одинокая жизнь — тоже в каком-то смысле Великое приключение. И постоянно ловил себя на том, что измышляет разные отговорки, объясняющие, почему спать одному по ночам — это нормально и даже приятно. Сказать по правде, он стал пастырем в церкви, потому что надеялся, что, если люди пойдут к нему со своими проблемами, ища утешения и совета, это поможет ему забыть, что у него самого, по сути, нет никакой жизни. Чужие проблемы изрядно ему надоели, и он даже начал бояться людей с проблемами. Но ему очень хотелось быть кому-то нужным. И не просто «кому-то», а человеку, которого он действительно любит.

И вот рядом с ним сидит Карен. Ему хочется ее выслушать, хочется вникнуть в ее проблемы. И она вроде бы тоже не против выслушать его. Она раскрывается перед ним. Она спрашивает:

— Люк, у тебя есть собака?

— Собака? Нет. А почему ты спросила?

— Когда ты одинок и тебе за сорок, хорошо завести собаку. Это значит, что ты еще можешь кого-то любить. И устанавливать близкие отношения.

— Но есть и обратная сторона, правильно?

— Разве?

— Ну да. Это может означать, что ты уже не способен на близкие отношения с людьми.

— Выходит, куда ни кинь, всюду клин?

— Всюду.

— Ты мне нравишься, Люк.

— Ты тоже мне нравишься, Карен.

— Тебе одиноко, Люк?

— Да.

— Мне тоже.

Все снова затихли. Где-то снаружи взревела сирена, но быстро умолкла.

Люк сказал:

— Я уже начал свыкаться с ним… со своим одиночеством… но больше я так не могу.

— Собственно, одиночество и привело меня в этот бар, — сказала Карен. — Мать-природа, похоже, любит прикольнуться.

— Еще как любит.

— А как тебе кажется, ты будешь скучать без работы в церкви?

— Сомневаюсь, что буду скучать. Я устал от людей, которые верят всему, что слышат. Я устал от того, что мы все запрограммированы на то, чтобы верить лжи.

— То есть церкви лгут людям?

— Существуют сотни религий и тысячи церквей. Какие-то точно лгут. И мне не хотелось бы видеть себя человеком, которого интересуют только людские страдания. Я не вампир. И не святой.

— Один из врачей в том медцентре, где я работаю, однажды сказал… Он ирландец, католик. Очень религиозный. Так вот, он сказал, что, если бы на Земле остались всего два католика, один из них непременно бы стал папой римским.

— Ха! Неплохо!

— И кстати, Люк, а как быть с фрикадельками?

— С фрикадельками?

— Да. Кого, интересно, они пытаются обмануть? Все знают, что это замаскированные тефтели.

— У тебя интересные взгляды на жизнь…

— Имея пятнадцатилетнюю дочку-гота, приходится вырабатывать интересные взгляды. Впрочем, они сами собой вырабатываются. Буквально за считанные секунды. Особенно когда ты идешь с доченькой в магазин, и она просит у мясника пинту свежей коровьей крови.

— И как ты на это отреагировала?

— Да, в общем, спокойно. Если бы не коровья кровь, было бы что-то другое. Огнемет. Пневматический строительный степлер. Когда у нее был период вегетарианства, я ей однажды купила сосиски из тофу, и она мне прочла целую лекцию о том, почему сосиски из тофу — это даже противнее, чем сосиски из мясных субпродуктов.

— Это как?

— Она сказала, что в данном случае образ жизни, основанный на мире и радости, цинично используют для создания имитации самого худшего из возможных мясных продуктов. Сказала, это все равно что пытаться создать не-нацистского нациста.

— Забавно. — Люк на секунду умолк. — Знаешь, я, когда думал о церкви, пришел к одной мысли… Даже к двум мыслям на самом деле.

— К каким?

— Однажды я шел мимо школьного стадиона, и там репетировал детский марширующий оркестр. Это было ужасно…Они играли какую-то совершенно убогую версию «Не прекращай думать о завтра». Или как называется эта песня? Ну, знаешь, у «Флитвуд Мэк». И там был старик. Он присматривал за инструментами. Мы с ним рядом стояли, и он сказал: «Прямо-таки маленькие ангелочки! А вы знаете, в чем секрет марширующих оркестров?» Я ответил, что не знаю, и тогда он сказал: «Все очень просто. Если хотя бы половина музыкантов играет правильно, остальные могут играть как попало, и все равно в целом будет звучать вполне слаженно». И мне кажется, что в любой организации именно так все происходит. В любой, включая религию.

— А какая вторая мысль? Ты говорил, у тебя их две.