Игрушка (СИ)

Их новое свидание состоялось только через неделю. Григорию Лукьяновичу подвернулась хорошая работёнка и он день и ночь вкалывал - 19срочно разбирал кирпичную стену в одном магазине не далеко от своего дома.

Закончив работу и получив причитающиеся ему деньги, Григорий Лукьянович сразу вспомнил о Людмиле; впрочем, он её и не забывал никогда. Ложась в постель, после утомительного трудового дня, он ощущал её запах, чудесным образом сохранившийся на всём постельном белье: на наволочках подушек, на простыне, одеяле. Он понюхал ночные тапочки, которые она надевала, - на них был её запах.

"Эта женщина вошла в моё жильё навсегда", - как-то вечером, после очередного сеанса наслаждения её запахом, подумалось ему.

На следующий день, после получения денег за выполненную работу, он, едва дождавшись, когда стрелка часов перевалила за 3 часа по полудню, - пешком отправился на Place Pigalle.

Шёл не торопясь, размышлял: "Мужик не может без бабы. Не зря же кто-то из мудрых указал на это в библии. Не пойму я никак: как это ухитряются некоторые из нас жить в одиночку". Так он шагал по улицам старого Парижа, размышлял и "слушал застывшую музыку" - архитектуру.

"И умудрились же французы так украсить свои дома. К каждому окну - балкончик с ажурной решёткой. И рисунок решёток не повторяется - каждая решётка - единственная в своём роде".

Он уже второй раз обходил Площадь Пигаль, а её не находил. "Вот тут она стояла в прошлый раз" - только успел подумать Чарнота, как её нежные руки обняли его сзади и он услышал шёпот в правое ухо: "Долго же что-то ты не приходил, Гриня".

20 Мгновенно вспыхнувшая радость волной прошла у него от головы до ног и обратно, и, видимо, вышла наружу через глаза: клонившееся к закату солнце вдруг как будто вспыхнуло и озарило весь Париж: и площадь, и здания, и людей, и транспорт - всё засверкало в его лучах. Чарнота даже зажмурился. Когда он обернулся и их глаза встретились - он понял: нет ему жизни без этой женщины. В порыве, не осознавая что делает, он обхватил её голову руками, прильнул своими губами к её губам и они так и замерли вместе. Потом, когда включилась в работу голова, он понял, что совершает ошибку - с проститутками не принято целоваться. Он, видимо, излишне резко отстранился от неё и только тогда увидел, что перед ним совсем не проститутка, а простая, молодая, миловидная француженка-труженица.

"Люсенька, ты ли это?" - воскликнул удивлённый Григорий Лукьянович.

"Где твои шикарные одежды? Где тот царственный макияж?

"Я, Гриня, теперь другой стала. После тебя поняла - не могу больше ни с кем, кроме тебя".

Чарнота ощутил, что от этих слов у него пошла кругом голова. Он инстинктивно протянул руку и ухватился за рукав её платья, чтобы не упасть.

"Что с тобой?" - тревожно спросила она.

"Ничего, ничего, Люсенька. Это, видно, счастье так бьёт, что с ног валит", - отшутился он, и этого ему хватило, чтобы взять себя в руки.

Они перешли Площадь Пигаль по диагонали. С бульвара Рошешуар свернули налево и на улице Стейнкерк зашли в маленький ресторанчик. 21Сели за столик, заказали пива и устриц... Он всё это время не сводил с неё взгляда. Да и она смотрела на него не переставая. Они, видимо, полем зрения улавливали куда идти, а подсознанием - что делать. Она иногда, как будто вспомнив что-то, смущённо опускала взор, но тут же вновь: смотрела, смотрела, смотрела на него.

"Люсенька..., давай пойдём по жизни вместе", - вдруг, как будто чем-то поперхнувшись и затем прокашлявшись, сказал он. Она засмеялась так радостно, так звонко, что немногочисленные посетители ресторанчика все повернули в их сторону головы. Более того, ему показалось, что с портрета важный седой, скуластый господин, висевший в шикарной раме прямо перед ними, скосил на них глаза.

"С тобой, Григорий, - хоть на край света".

И те нешуточные интонации, которые он услышал в её ответе, тут же убедили его в том, что в это мгновение на свет родился ещё один счастливый мужик.

Они до закрытия ресторана сидели и разговаривали. Он ей рассказал всю свою жизнь: с окончания кадетской кавалерийской школы под Таганрогом и до последнего боя с красными на подступах к Севастополю, где он потерял своего лучшего друга - коня по кличке Федька; как маялся он в Стамбуле; как хотел там пустить себе пулю в лоб.

"Вот дурак, - сокрушался при этом Чарнота, - ведь если бы пустил - тебя бы не встретил. Истинно сказано в библии: великий грех самому лишать себя жизни".

22 Она, погрустнев, несколько раз кивнула головой и украдкой смахнула слезу. А он, увлечённый собственным рассказом, собственной активной работой головного мозга, ничего не замечал.

"Чтож с родиной-то нашей творится, Люська? Чтож мы натворили то?!" - перешёл он на повышенные тона. Но тут же остыл, как только её маленькая белая ручка мягкой ладонью накрыла его натруженную, ставшую мужицкой, "лапу".

Он не стал дожидаться ответов на свои вопросы, а, перейдя на шёпот, сказал: