«Я, Енох, кардинал Феодосий, записал это для себя, осознавая, что настоящая информация не может войти в официальный отчет. То, о чем я пишу, не было помещено в отчет умышленно. Я записываю свои воспоминания как предупреждение самому себе, только себе самому, хотя, может быть, они пригодятся и другим. Но сейчас я не имею намерений ни с кем делиться впечатлениями. Я делаю эти записи не потому, что боюсь запамятовать, — забывчивостью я не страдаю, но потому, что хочу передать словами свои чувства, свои эмоции (если у меня есть чувства и эмоции) и мои опасения, в особенности опасения, пока время не стерло остроту впечатлений.
Я считаю, что описываемое мною было случаем, редкой случайностью, хотя последствия этой случайности могут оказаться весьма и весьма прискорбными. Долгое время мы чувствовали себя в безопасности в своем одиноком, изолированном от мира убежище, расположенном на самом краю Галактики, где так мало звезд, да и наша собственная звезда так мала и невыразительна, что вряд ли привлекла бы к себе чье-то внимание. Но теперь, с тех пор как случилось то, о чем я хочу написать, я уже не так уверен в нашей безопасности. Хотя никто из моих соратников не проявил никакого беспокойства по этому поводу, а я, в свою очередь, ни с кем не поделился своими опасениями и тревогой.
Именно потому, что я принужден молчать о том, что пережил, и из страха, что с течением времени я избавлюсь от мучающего меня страха, я пишу эти воспоминания для себя как напоминание себе, как подтверждение того, что я пережил этот страх, о котором ни в коем случае не следует забывать, когда мы будем строить планы на будущее.
Вчера нас
Пузырей было около дюжины, хотя сомневаюсь, что кому-то пришло в голову сосчитать их. Они быстро появились и так же быстро исчезли — задержались всего-то, наверное, минут на десять, если не меньше.
Они быстро осмотрели нас — возможно, им и не нужно было тратить на нас много времени. Наверное, даже этого им вполне хватило, чтобы все про нас узнать. Они смотрели на нас без всякого интереса, ибо поняли, кто мы такие, чем занимаемся, и, скорее всего, решили, что мы просто ничтожества.
Может быть, они и не представляют для нас опасности, но главное — они знают о нас, с каким бы пренебрежением они к нам ни отнеслись. Вот поэтому-то я и не могу больше чувствовать себя в безопасности. Может быть, они нам ничего плохого и не сделают, но само чье-то знание о нас — уже опасность. Представить только: если они случайно обнаружили нас, просто так, от нечего делать, разглядели нас, то могут существовать и те — они наверняка есть, — кто по неведомым нам причинам ищет нас.
Мы так стремились к изоляции, отдаленности. Мы выдержали наплыв паломников — даже поощряли его, — и не только потому, что нам нужны деньги. Мы были уверены, что, даже если паломники будут рассказывать о нас, никто не придаст их словам особого значения — сочтут нас представителями еще одного презренного, ничтожного культа. Но видимо, наши расчеты оказались неверны, а если так…»