Игрушки для императоров 2. Иллюзия выбора

Итак, я здесь потому, что на меня повесили чужие проблемы, и способов открутиться от них не вижу. Думать о вполне осязаемом худшем не хотелось, потому я закрыл глаза и принялся безостановочно повторять про себя знакомые с детства слова маминой молитвы. В данной ситуации это лучшее, что я мог сделать.

«Pater noster! Qui es in caelis, sanctificetur nomen tuum. Adveniat regnum…». (2)

Глава 2. Скорбящий ангел

Глава 2. Скорбящий ангел

И всё равно я ничего не понимал. Ну, не стыковалось всё одно к одному! Отсутствие логики в происходящем напрягало даже больше, чем так называемые пытки охранников.

Пытки. Начну с них. Меня пытали довольно изощрёнными, но гуманными способами, никакого средневекового варварства, никакой пародии на инквизицию. Правда, делали это почти без остановки, но менее гуманными от этого методы не становились. Из чего напрашивался вывод — меня берегли.

Да, кулаком по лицу больно. Да, таранный удар под дых то ещё удовольствие. И даже выкручивание рук с последующей обработкой болевых точек, от которой я орал благим матом — всё это плохо, больно, страшно… Но не фатально для организма.

Как потом выяснилось, провёл я в застенках три дня. Меня пытали, если учесть первую ночь в ледяной камере, почти непрерывно, отвлекаясь, чтобы отдохнуть (самим, а не чтобы дать отдохнуть мне, как могло бы показаться). За это время я не получил ни одной серьёзной травмы, ни одного вывиха или перелома. Даже еду давали! Да, постоянно прессовали, держали в напряжении, но я научился справляться и с этим, «уходить» от мучителей в нирвану в прямом смысле этого слова, не реагируя ни на что и не чувствуя боли. Это было беспамятство, тяжёлое, бредовое, на грани сумасшествия, но спасительное, а потому благословенное.

Своей нирваной я поставил в тупик брутального мачо Сантьяго, моего главного мучителя от мира гвардии, привыкшего повелевать теми, кто попадает в его руки, но этим же, однако, только ускорил лавину накатывающих событий. Впрочем, по порядку.

Это случилось, когда меня «топили». Есть такая изощренность, когда на лицо кладут тряпку, а затем льют на неё сверху воду. И ты тонешь, захлёбываешься в прямом смысле слова. Великолепные ощущения! В тот момент я «тонул» раз, наверное, в шестой. Бился в конвульсиях, пытаясь сделать глоток воздуха, намертво прикованный к стулу, превратившемуся на время пытки в горизонтальное кресло. Бился, бился… И в один миг мне стало всё равно.

Чего я, собственно, мучаюсь? Они ведь и хотят заставить мучиться, страдать. Убить не убьют, я нужен, искалечить не искалечат по той же причине, а боль — всего лишь боль. Боль — это страдание.

А страдание определяется желанием. «Если ты избавишься от желания, тебя покинет и страдание». Сиддхартха Гаутама, шестой век до нашей эры. «Достичь подобного можно лишь с помощью медитативного созерцания себя любимого…» Тоже оттуда.

Буддизм — красивая религия. Я изучал все пять мировых религий, было интересно, знаю разницу между классическим буддизмом, более похожим на философию, и веру апокалипсиса, в Священный Круг Жизни, вобравшую в себя слишком много от радикальных учений ислама и неохристианства, и более напоминающую агрессивную религию (если бывает агрессивное равнодушие, конечно). Но знать теоретическую базу одно, а использовать практические её достижения — совсем другое, в моих условиях трудновыполнимое. Нельзя просто так перестать желать дышать, когда твои легкие рвёт на части изнутри, когда ты бессильно пытаешься вдохнуть или выдохнуть, а в метре от себя ощущаешь презрение и ненависть со стороны мучителей. В таких условиях нирваны не достичь. Но я упрямо цеплялся и цеплялся за эту мысль, силой вгоняя себя в состояние презрения к жизни, и с каждым ведром воды спокойствие всё более и более овладевало моим сознанием, а конвульсии становились всё менее сильными. Это было много, но всё же недостаточно.

Я ждал паузу, просвет в графике. К счастью, ждать пришлось недолго, на тот день мучители уже выдохлись, они же тоже люди, и Феликс, и второй помощник. Им, как и всем, необходимо спать, питаться и справлять минимальные потребности организма. Второй тюремщик, их было двое, менялся, но сам сеньор Сантьяго оставался незаменим. Присутствовал всегда, что накладывало отпечаток на график истязаний. Я получил несколько минут отдыха, и этих драгоценных минут мне хватило.

Концентрация, сосредоточенность на одной мысли — вот чего не достает! Одной единственной, но яркой, забивающей все остальные, всепоглощающей! Она должна стать моим плотом, спасательным кругом, утянуть больное страдающее сознание из глубин реальности ввысь, к заоблачным далям безвременья и бессознания. Я должен выйти отсюда, из этой камеры! Но что может стать локомотивом?