„Могу ли же после этого я, говоря по всей справедливости, вменить себе в заслугу или считать за какой-нибудь подвиг то, что я поехал в Америку? — спрашивал святитель Иннокентий, будучи уже митрополитом Московским. — Равным образом, могу ли я присвоить собственно себе что-либо из того, что при мне или чрез меня сделалось доброго и полезного в тех местах, где я служил? Конечно нет, по крайней мере, не должен. Бог видит, как тяжело мне читать или слышать, когда меня за что-либо хвалят, и особенно когда сделанное другими или, по крайней мере, не мною одним, приписывают мне одному. Признаюсь, я желал бы, если б это было только возможно, чтобы и нигде не упоминалось мое имя, кроме обыкновенных перечней и поминаньев или диптихов. Но как это желание мое неудобоисполнимо (как, например, при исчислении архиерейских кафедр, и самая краткая история Российской Церкви не может не упомянуть обо мне), то я искренно желал бы, чтобы в подобных случаях сказано было обо мне так же, как, например, в предисловии к Евангелию, переведенному на якутский язык, то есть что это сделано при таком-то Преосвященном: лучше, проще и справедливее этого, по-моему, быть не может. „А как же, — спросит меня автор статьи, по случаю которой я пишу это, — как же говорить или писать о ваших путешествиях? Тут никак не приходится "при". Как? Очень просто! Возили или перевезли — ну, много — переехал оттуда туда-то, и только; потому что, и в самом деле, все мои путевые подвиги состоят именно только в том, чтобы двинуться с места, то есть решиться сесть в повозку или на судно, а там — если бы и захотелось воротиться, да уж нельзя; а кто ж не захочет решиться и в ком не достанет на то силы, когда того требует дело или долг?"
Эти слова святителя о подвигах, которые "состоят именно только в том, чтобы двинуться с места, то есть решиться сесть в повозку или на судно, а там — если бы и захотелось воротиться да уж нельзя", можно считать благословением всему правлению Александра II.
Разумеется, и Александру II страшно было решиться на преобразование рабовладельческой империи в государство свободных людей, но, как говорил святитель, "кто ж не захочет решиться и в ком не достанет на то силы, когда того требует дело или долг?".
Говорят, что больше всего в редкие минуты отдыха любил будущий император выстраивать карточные домики. Этаж за этажом возводил он гигантские сооружения, которые могли разваливаться от малейшего неверного движения… У Александра эти домики не разваливались. Изобретательность и осторожность, проявляемые им, кажется, не знали границ…
Разумеется, строительство карточных домиков не отвлекало его от маршрута "путешествия", которое завершилось уже самым настоящим путешествием по России. За семь месяцев наследник престола объехал тридцать губерний.
В. А. Жуковский романтически назвал эти поездки наследника в Сибирь и по Волге "венчанием его с Россией".
И тем не менее, как нам кажется, увлечение Александра строительством карточных домиков мистическим образом многое определило в его судьбе.
Александр II взошел на престол в год, когда задыхался в осаде Севастополь, а Россия терпела жесточайшее унижение.
Двадцать лет царствования Александра II преобразили страну.
Бурный рост промышленности, строительство железных дорог, блистательные военные и дипломатические победы, территориальные приобретения, уступающие разве что приобретениям, сделанным в эпоху землепроходцев при Алексее Михайловиче, но главное — крестьянская реформа, уничтожившая крепостное право.
Шаг за шагом возводил император Александр II этажи своих реформ, и постройка эта тоже, кажется, могла развалиться при малейшей ошибке, как карточный домик, пока не обрела плоть, не материализовалась на гигантских пространствах России.
"Жизнь его была подвигом, угодным Богу!" — говорили потом про Александра II.
Мы же напомним, что подвиг этот совершался под треск выстрелов, под разрывы бомб — террористы устроили настоящую охоту на царя-освободителя.
От их рук и пал он 1 марта 1881 года.
Еще говорят, что в юности рассказала цыганка по картам императору, как он умрет. Предсказание это и сбылось в точности в тот день, когда он возвращался со смотра в Манеже во дворец, где ждали его любимая жена, сыновья…
Глава восьмая
Александр III
Мы начали это повествование с детства Петра I не только потому, что он был первым русским императором, и не потому, что, как писал А. С. Пушкин, "у нас, куда ни посмотри, везде увидишь Петра"…
Своеволие Петра, стремившегося во что бы то ни стало соединить династию Романовых с королевскими семьями Европы, а в результате добившегося того, что на русский трон стали всходить люди, не имеющие никакого отношения к избранной на царство Земским собором династии Романовых, вызвало жесточайший кризис монархической власти в России.