Игры без чести

Если раньше существование Анжелики на правах постоянного резидента Славу совершенно не беспокоило, то с наступлением весны, прямо символично, вместе с распусканием первоцветов и удлинением светового дня, в пору пробуждения жизни, отсутствие не делимой ни с кем жилплощади начало откровенно раздражать.

Они встретились с Валерией где-то возле стройки, на Осокорках. Несмотря на полноту, она выглядела лучше, чем в прошлый раз, – трехцветная рябь в волосах была убрана в медно-баклажановый тон, и прическа стала короче и пышнее. Кареглазый пацан в коляске тыкал пальцем в строительный кран и говорил «у! у!».

Слом сценария придавал этому свиданию некоторую теплую пикантность: то, что спасительным образом (отгоняя от старого окна в съемной гостинке) грело где-то в груди, где живут слова «мама», «дома» и «каша», и Славка неожиданно отметил про себя, что искренне рад видеть Валерию, даже где-то, наверное, скучал по ней. Ехать сейчас в какой-то мотель казалось пошлым безумием, даже проговорить вслух это было ужасно, и Славка просто гулял с ними, давал пацану играть со своей визитницей и с ключами от машины.

– Я просто хочу, чтобы у вас все было хорошо, – сказал он, чувствуя, что это самая правдивая из всех правд, что он говорил.

– А ты-то как? Женился уже наконец?

– Нет, – улыбаясь, ответил Слава.

– Но хоть живешь с кем-то?

– Да как сказать…

– Ну, так и скажи.

– Да, но это как-то глупо и нечестно получается, я искренне хотел помочь человеку, и наверное, мы просто не поняли друг друга.

– И ты ей изменяешь?

– Ну, у нас, наверное, не те отношения, чтобы это выражение было уместным, применительно…

– Слава, а я рада, что у нас ничего не вышло тогда, – сказала она с тем спокойствием, с каким приходит осознание огромной жизненной победы, тем спокойствием, что распускается в душе, когда, покорив вершину, неторопливо оглядываешься, дыша полной грудью, и все тело ломит от усталости.

Дома Валерия думала об этой встрече весь вечер и весь последующий день тоже. Слава прислал пару эсэмэсок, она поставила телефон на виброрежим и немного нервничала, но в ответ ничего не писала. Снова получалось, что все теряет смысл – счастье от покупки журналов «Домашний очаг», «Мой малыш» и «Хорошие родители», где главное не в том, что там написано (все одно и то же), а в оформлении, в истерически радостном, буйствующем красками глянце, когда, покупая журнал, ты будто приобретаешь кусок какой-то новой, правильной жизни. Пропало счастье от того, что день подходит к концу, и муж вот-вот вернется с работы, а дома порядок, и его ждет вкусный ужин, счастье от процесса выбора, во что одеть ребенка на прогулку, и от того, что прогулка закончилась, они идут домой, и скоро придет муж… Это было какое-то безвыходное, убогое счастье, и то, что сияло, билось лучами по ту сторону семейного занавеса, заводило до учащенного пульса, а потом своей неприменимостью к ее глубокой, безвылазной уютной жизненной колее ударяло наотмашь.

51

А на другом конце города, совсем недалеко от захламленной гостинки, где жила тоже по-своему счастливая семья Любы и Павла, Светлана Жук изнемогала от нехватки новостей от своего заморского друга и от последствий того удивительного, перевернувшего жизнь вверх тормашками шока в начале года. Энергия ожидания оказалась невероятно созидательной и, немного разобравшись с детскими болезнями, Светлана вплотную занялась образованием детей.