Игры Фортуны

Юлиана почувствовала это внутреннее Аннушкино движение и поспешила поклясться подруге в верности, преклонив колено у ее ног. Словно сама Юлиана была рыцарем, а Анна — его дамой. Впрочем, Анна действительно была прекрасной и хрупкой дамой. А Юлиану насмешливая природа угораздила родиться женщиной. Она же все время чувствовала себя воительным мужем, отважным рыцарем, заключенным в постылую женскую оболочку, отягченную излишними украшениями плоти и физиологическим[14] несовершенством. Впрочем, что такое плоть, если так силен голос духа?

— Анна, клянусь своей бессмертной душой, что не изменю тебе никогда, — торжественно произнесла Юлиана. — А верить можешь мне…  И только мне! Порукой в том моя рыцарственная честь!

— Но ты ведь не рыцарь, Юленька, — хихикнула Анна почти кокетливо, словно Юлиана и вправду была кавалером.

— Не совсем, — хмуро согласилась фрейлина Менгден. — Однако мой родовой герб с баронской короной дает мне право на рыцарство…  Найди место в «L'Art de chevalerie»[15] где сказано, что рыцарем может быть только мужчина?! Я так хотела бы стать им…  Для тебя, моя милая.

— Но сие невозможно, Юленька, — попыталась возразить ее Анна. — И слава Богу, что он создал нас не для этих ужасных рыцарских баталий…

— Господь тут ни при чем, милая. Это мужчины узурпировали право на доблесть.

Аннушка промолчала. Не захотела попусту спорить с подругой. К тому же императрица Анна была гневлива и взрывалась, словно пороховая бочка (сея вокруг опалу и разрушение), если кто не спешил явиться на ее зов. Анна поспешно поправила прическу, привела в порядок смявшееся платье и поспешила к тетке-государыне. А Юлиана осталась перед обманным и магическим зеркалом, знавшим столь многое. Она сердито нахмурила красивые дугообразные брови, с осуждением взглянула на свое отражение. Сегодня она нравилась себе еще меньше обычного. Что это за нелепые фижмы, кринолины, обременительные кружева, глупые локоны? Да еще отвратительная пудра и мушки, только привлекающие клопов и блох! Юлия представила себя в гвардейском мундире, со шпагой на боку. Хотя нет, гвардейский зеленый кафтан несколько пошловат, а офицерский шарф, который по артикулу в пехоте носят через плечо, будет скрадывать форму груди. Уж лучше драгунская форма — ее нарядный васильковый цвет так подойдет к ее карим глазам, а кавалерийский шарф вокруг талии чудно подчеркнет ее тонкость. Так, право, было бы лучше…

Хотя, может быть, и хорошо, что военная служба закрыта для дам…  Пока закрыта! Она слишком отягощает своим убийственным однообразием и скучными обязанностями. Но вот Российской Империей давно уже правят женщины. Не наследники суждены были Петру Великому, а наследницы. Жаль, Аннушка слаба, она годится в наследницы великого государя только в том случае, если ею будет руководить сильная и надежная рука. «Но ничего, в моих руках достанет силы, — со спокойной уверенностью подумала госпожа Менгден. — А пошатнется, я ее подопру…  Своим плечом! Придет черед, и будет в России Анна Вторая! А чтобы она не забыла за своими сердечными увлечениями и зеркальными стразами о трудах на благо Отечества, подле нее самое место и Юлиане Первой. Виват, Россия! Только бы этот Мориц не мешался под ногами…  На изумление скользкий и опасный малый, которому самое место на короткой цепи в Шлиссельбурге…  Не бывать ему новым Бироном, а с Саксонией как-нибудь объяснимся!».

* * *

Аннушка с детских лет боялась тетку, Анну Иоанновну. Разумом понимала, что для императрицы она — ее любимая и единственная племянница, но только странная у тетки была любовь, скорее похожая на властное чувство собственности. Простирайся Аннушкин взгляд несколько дальше дворцовых стен и «прешпектив» столичного Града Петрова, она, наверное, поняла бы, что очень похожее чувство обладания испытывал барин к своим крепостным рабам, любя их при этом, как любят свою собственность. Но юную Аннушку совсем не занимало сословное устройство России. Для Анны же Иоанновны, добившейся абсолютной власти Российском престоле своей мощной рукой, разорвавшей «кодиции» Верховников, таковыми крепостными были все ее подданные, не исключая высшую русскую знать и высокородных иностранцев. Потому-то тетка-императрица смотрела на Аннушку сурово и подозрительно, насупив брови, а улыбалась редко и лишь когда племянница оправдывала ее ожидания. Увы, приходилось признать, что Аннушка эти ожидания оправдывала редко. Почти никогда.

Аннушка была застенчивой, неловкой, иногда — капризной, иногда — доброй, и чаще всего — не злой. Ей же следовало быть гордой, жесткой и хитрой, как и подобает племяннице императрицы — и тогда, возможно, «прешпективы» очередной женщины на престоле Российском открылись бы перед нею с большей очевидностью. Вот и сейчас, когда тетка вызвала ее к себе, Аннушка твердо знала: ничего хорошего ей этот разговор не сулит. Будет горько, нудно и стыдно, и разойдутся они смертельно недовольные друг другом — до новой встречи, такой же бессмысленной, как и эта…