Игры Фортуны

Но тетка повела себя на удивление тихо. Тяжело осела в креслах всем своим грузным телом, помолчала, вертя в руках дивно разукрашенный веер, которым Аннушка только что охлаждала ее пыл. Потом сердито бросила красивую вещицу на пол, наступила на нее пяткой. Веер жалобно затрещал, и императрица с мстительным удовольствием поднажала еще. Аннушка почему-то подумала, что так же переламывают людям кости на дыбе в упомянутой Тайной канцелярии. Ей стало холодно и страшно, но не как ночью, когда приходится спать одной, без Юленьки, и ее обуревают девичьи страхи, а по-настоящему.

— Помилуйте, ваше императорское величество…

Аннушка попыталась сделать глубокий книксен, но ее дрожащие ножки разъехались на паркете, и она бухнулась на колени, словно и вправду крепостная девка перед барыней. Императрица позволила себе алчно ухмыльнуться — ломать людей, видеть их испуг, слышать униженные мольбы о пощаде доставляло ее естеству почти плотское удовольствие. Махнула рукой (сверкнули драгоценные камни в перстнях) — мол, пес с тобою, ступай. Но на обратном движении сжала пальцы в кулак и притянула к себе — этот жест означал: останься! Маленькие проницательные глазки Анны Иоанновны пытливо уставились на Аннушку-младшую из под густых, по-молодому черных бровей.

— А ты, значит, у нас добренькая? — с прищуром произнесла тетка. — Случись каким произволением тебе на мое место забраться, то никого пытать и казнить не станешь?

— Никого…  — прошептала Аннушка, и повторила уже тверже. — Никого!.

— И стервь эту, Лизаветку, в монастырь не запрешь?

— Зачем же, тетушка…  Цесаревна Елизавета Петровна — наша ближайшая родственница. Да и вы ее при дворе держите, а не в монастыре.

— Мне Лизаветка не страшна, и не таких давила, — объяснила тетка-царица и для наглядности прихлопнула на подлокотнике осмелевшего таракана. — А вот тебя, милостивицу, ежели ты одна, без моей защиты останешься, она живо съест! И не подавится…  Так что нипочем тебе не править, племянница, ни самой, ни в регентском статуте. Не допущу ради блага твоего же. Родишь — и довольно с тебя. Другие править будут. Те, что похитрее. А ты с Жулькой своей далее играйся. С тебя, дурищи набитой, довольно будет.

— За что вы меня так не любите, ваше величество… тетушка? — сквозь слезы спросила Аннушка. — Меня только маменька покойная и любила. И бабушка еще. Да только нет их уже на свете белом. А правда, что вас бабушка покойная прокляла?

— Что? Что сказала? — закричала Анна Иоанновна. — Молчи, дура!

Она встала, шурша тяжелым, пышным платьем. Подошла к племяннице, все еще стоящей на коленях, схватила ее за тоненькие плечи жесткими, унизанными перстнями пальцами, рывком поставила на ноги и заглянула в глаза.

— Откуда знаешь, что бабка…  то есть мать моя меня перед смертью поносила? Кто наболтал?…

— Люди рассказывали…

— Какие-такие люди? Поименно назови. Всех сказочников в Тайную канцелярию — и на дыбу!

— Не скажу, тетушка, хоть режьте меня…

— Резать тебя мне без надобности, пока сына не родила! — сказала Анна Иоанновна, отпустив племянницу. — А после не худо бы и проучить дуреху. Да жаль мне тебя, глупую, не понимаешь, что ли? Потому и не трону…  Все-таки кровь родная. Да пойми ты, блаженная, что про такие вещи даже вслух говорить нельзя! Проклятие материнское — оно такое, оно и тебя догнать может…

— Меня? Почему?

— Да потому, что не только меня, многогрешную, матушка моя, царица Прасковья Федоровна в исступлении своем перед смертью облаяла. Но также и матушку твою, сестрицу мою нелюбезную Катерину Ивановну непотребными словесами славословила.

— А матушку за что?

— За то, что врозь жила с мужем своим. И не по закону. Амантов[17] имела.

— Матушка? — не поверила Аннушка. — Не может быть!

— Может, племянница! Да и что тут такого? Дело, как говорится, житейское, бабье…  (Тетка сально хихикнула.) А младшая сестра моя, Прасковья, и вовсе по амурному беснованию замуж выскочила. По староотеческому закону так не положено. Сиди при муже — и знай, молчи! Матерь наша, бабка твоя покойная царица Прасковья, крепко на стародавних законах сидела, чтоб ее нечистый в пекло унес! Вот ежели ты при муже своем тихо сидеть не будешь — и на тебя бабкино проклятие перейдет, и на детей твоих…  А ты ведь не будешь, знаю я тебя! От жениха нос воротишь, на саксонского кобеля, посланника заглядываешься! Добро только, что отправила я сего Морица с глаз долой. Жульку ладно, потерплю пока, ежели ты без нее домовых боишься да спать по ночам не можешь…  Бабе от бабы не забрюхатеть!

Тут императрица, вполне довольная своей остротой, в голос расхохоталась, причем без злобы — весело. Случалось с нею и такое.

— Благодарю, тетушка. — Аннушка присела в реверансе (на сей раз получилось). — Так зачем звали вы меня?

— К обручению готовься. Скоро оно. На жениха смотри поласковей, не то зенки вырву! Ей-богу вырву, я напрасно стращать не стану, сама знаешь.