Игры Фортуны

Императрица же назидательно говорила, что племянница «под добрым приглядом» и ни в чем не нуждается. Но нуждалась Аннушка в главном — в любви и заботе, и потому всегда чувствовала себя пленницей. Тетка-императрица, конечно, заботилась о ней, но забота эта казалась Анне-младшей камнем на шее. Буйно щедрая на растраты, но жадноватая в мелочах, царственная тетка попрекали роскошной обстановкой покоев, в которых Аннушка обитала, нарядами, которые ей сшили, каждой жемчужиной, которую вплетали ей в волосы придворные куаферы. И поэтому Аннушка часто вырывала жемчужины из волос вместе с непослушными прядями и пряталась от тетки в Летнем саду. Только в этом саду она и чувствовала себя дома, почти, как у бабушки в подмосковном Измайлово. Высокие липы шелестели так сладко, так упоительно…  Бисером рассыпалась вода фонтанов, пахло близким морем, и совсем рядом вздыхала река-Нева, широкая и холодная, но такая родная.

Пришла юность, пора сладостного душевного щемления, необъяснимой грусти и мечты о несбыточном. Летний сад обрел в эту весеннюю пору Аннушкиной жизни новое значение. В этом саду она стала тайно встречаться с красавцем-галантом графом Морицом Линаром: украдкой целовалась с ним под липами, бродила под руку по сладко похрустывающим, усыпанным гравием аллеям, охваченная душевным волнением…  А однажды, в одном из уединенных парковых павильонов, случилось то запретное и желанное, в чем Аннушка никогда бы не призналась тетке, даже если бы ее, принцессу, вздернули на дыбу. Тетка, впрочем, узнала на удивление скоро. Или донес кто-то из дотошных бироновских соглядатаев, или, скорее императрица догадалась по пунцовым щекам племянницы и томной стыдливости взоров — Анна Иоанновна сама любилась много и жадно, и в пору юности, и не остыв плотью к своей осени. Как она тогда не прибила Аннушку и не отправила ее в северный монастырь — лить слезы до конца своих дней, один Бог знает… Быть может, именно потому, что «баба бабу всегда поймет»!

Аннушкину гувернантку, мадам Адеркас, носившую воспитаннице страстные послания от Линара, в считанные часы выставили за пределы Российской империи без выходного пособия. Вслед за ней был без особых церемоний выдворен и коварный соблазнитель Мориц Линар. Проклиная «варварские нравы и неполитичные обычаи» северной империи, красавец-посланник трясся в скрипучем дормезе[18] по разбитым дорогам, со скуки поплевывал косточками фиников в сопровождавших его до границы русских драгун, а заодно пересчитывал «маленькие приятности», увезенные из Петербурга — червонцы, драгоценности, русских соболей и прочие дары любви. «Я еще вернусь, грубые и неблагодарные дикари, — бормотал он в изящно подкрученные по последней моде усики. — Вы меня еще попомните! Особенно ваши жены и дочери, ха-ха!»

А бедная Аннушка горько плакала много долгих дней, безутешно и светло, как может плакать только влюбленная девушка. Принцессу заперли, да так крепко, что прогулки в Летнем саду надолго стали для нее запретными. Разве что если спуститься в сад по веревке, связанной из дворцовых простыней, как предлагал вечный пересмешник Петруша Бирон-младший. Пользуясь магической силой своего фамильного имени, он несколько раз пробирался в «мрачное узилище заточенной принцессы» и честно пытался развлекать ее своими забавными фортелями! Но на побег в сад Аннушка не решилась, и в первую очередь потому, что ее юный пособник тоже облизывался, поглядывая в сторону уединенного павильона. В итоге «бесчестный сын бесчестного отца» был выпровожен Аннушкой и, наверное, даже более грубо, чем следовало, от чего бедняжка еще больше расстроилась и заплакала еще горше.

Сидела в своих покоях одна, думала горькие думы, плакала и вспоминала о Морице — его сладких речах, нежных поцелуях и о том, что случилось однажды между ними, украло ее девичью честь и навсегда опозорило ее перед теткой-императрицей.